II
Может быть, избегая излишний политизации, общественную роль интеллигенции стоило бы определить не словом «оппозиционность», а более широкими смыслами: «авангард», «разведка, «эксперимент»? Будучи шире образованной, более динамичной, менее закоснелой в традиционном крестьянском (народном) мышлении, она выходит на первый план в те моменты, когда общество оказывается в непривычной критической ситуации, и реакции накопленного народного опыта не срабатывают.
Но многие хотели быть не разведкой, а пророками, и безапелляционно пророчествовали, не зная ни народа, ни его устремлений, выдавая желаемое за действительное. Отечественная интеллигенция в течение одного только столетия дважды брала власть в свои руки! И каждый раз это заканчивалось чудовищной национальной катастрофой. Нет ничего удивительного, что те «реалисты», которые оказались у миски, бесцеремонно отодвинув беспомощных Лоханкиных, и к нам, прекраснодушно болтающим, испытывают откровенное презрение. «Раздавленные системой, в построении которой, так или иначе, участвовал каждый из нас, мы оказались негодными даже на пассивное сопротивление. Наша покорность разнуздывала тех, кто активно служил этой системе и получился порочный круг. Как из него выйти?» – вопрошала Н. Мандельштам (8).
Вышли развалом системы – думая, что спасаем Родину и готовим ей светлое будущее. «В конце концов, здание российской государственности просто поскользнулось на этой узкой и скользкой социальной прослойке. Прослойке, отделяющей власть от народа, народ от власти, которая десятилетия натравливала их друг на друга из своих корыстных интересов (в том виде, разумеется, как она их себе представляла)… Ей не доступны ни долг, ни честь, ни аристократизм. Долг и честь ей заменяет понятие “порядочности”» (9). При том, что «порядочность интеллигента» – сугубо субъективное представление интеллигента о самом себе, вытекающее из его необычайного и гибкого «двойного сознания».
Нарастание кризисных явлений и новая вспышка «простонародного» недовольства на рубеже 1970-1980-х годов сопровождались выходом на историческую сцену новых оппозиционных сил, гораздо менее образованных, но и гораздо более активных и опасных для власти – националистических, уголовных, не стесняющихся самых грубых методов диверсионной работы. Это не беззубые академики, здесь реальная воля к власти различных группировок.
Политолог К. Мяло, в связи с кровавыми событиями в Сумгаите (когда внезапно в 1988 году в этом городе произошла резня армян) писала: «Так называемые “межнациональные конфликты” в СССР развернулись в достаточно стабильном, упорядоченном обществе в условиях вполне приличного достатка, а также, что немаловажно, достаточно высокого уровня образованности подавляющей части населения. Чтобы из той тяжеловесной статики, которая отличала эпоху пресловутого “застоя”, мгновенно перейти к острой динамике, следовало применить весьма сильнодействующие средства, и они были найдены. Это, в первую очередь, широкое и сознательное привлечение к проведению бандитских акций уголовников – причем из разряда тех, кого именуют “отморозками”; в их задачи входит пустить первую кровь, причем способами, которые должны заставить массы людей оцепенеть от ужаса. Так было в Сумгаите, Фергане, Оше…» (35). Именно так делается эффективная политика: на соответствующие позиции подбираются люди, годные для выполнения любых задач. Более того, политика – и медийная, и, тем более, культурная (как вещь более тонкая), делается с единомышленниками. Значит, такие преданные «единомышленники» в обществе накопились.
Десятки миллионов не находящих себе должного применения «лишних людей», огромное число мелких расхитителей, молодежь, считающая, что все самое лучшее только на Западе, неудовлетворенные национальные амбиции и старые этнические обиды… Происки элиты, недовольство народа, заблуждения интеллигенции выплеснулись в неконтролируемом движении «за перестройку», закончившуюся крахом СССР, девизом которого стало название картины С. Говорухина «Так жить нельзя». А как можно?
Предполагалось, что некое «зло» является лишь отечественным достоянием, а во всем мире, в общем и целом, царит «добро». У нас – «тоталитаризм», там – «демократия», у нас – «отсталость», там – «прогресс», у нас сивуха – у них «Клико». В этом состоит основа и нынешних пропагандистских мифов. В. Кожинов: «В действительности зло России – это одно из проявлений всемирного (имея ввиду и “цивилизованный мир”) зла. Но миллионам людей сумели внушить, что чуть ли не мы одни являем собой носителей зла» (10). Все это в полной мере и в первую очередь коснулось отечественной интеллигенции.
Трагедия идеалистов-шестидесятников состоит в том, что они вообще плохо представляли, что может произойти, и оказались полностью неподготовленными к событиям, которые сами и подготавливали. Все требования «многопартийности», «свободной игры политических сил», «плюрализма» и т. п., которые раздавались с середины 1980-х годов, в действительности ставили вопрос не об «улучшении» Советского государства, а о смене самого типа государственности (и даже глубже – смене типа цивилизации). То есть, о революции гораздо более фундаментальной, нежели социальные революции. Польский исследователь творчества В. Ерофеева Ежи Помяновский пишет: «Интеллигенция, а Ерофеев был ее образцовым представителем… на все лады склоняла иностранные слова, не потрудившись сообщить людям рецепт для приема таких лекарств, как свободный рынок, свобода слова, либерализм и т. п. Хуже того – за лечение взялись доморощенные знахари, “на глазок” определявшие дозировку целебных смесей и заботившиеся только о том, чтобы продать их с выгодой для себя. Результатом стало похмелье и почти всеобщее отвращение к разрекламированным патентованным средствам» (11). Попытки выкорчевывания традиционного крестьянского идеала «справедливого общества» оказались связаны с необходимостью полного разрыва с гуманистической традицией не только советской, отечественной, но и всей мировой культуры.
Идеологическим стержнем перестройки стал евроцентризм – идея существования некой единой мировой цивилизации, имеющей свою «правильную» столбовую дорогу. По этой дороге прошел Запад. Россия (Советский Союз) отклонилась от этого пути. Из чего выводилась концепция немедленного «возврата в цивилизацию» и ориентации на «общечеловеческие ценности». Главным препятствием виделось социалистическое государство, а главной задачей – «разгосударствление».
Из этого проистекала логика предлагаемой «шестидесятниками» модернизации общества. Один из идеологов перестройки, первый проректор Академии народного хозяйства П. Бунич в интервью «Огоньку» утверждал: «Основная цель приватизации состоит не в том, чтобы пополнить бюджет, а в том, чтобы вернуть собственность тем, у кого ее отняли. В ту же минуту люди получают право торговать собственностью… А коли есть возможность перепродавать, начинается броуново движение капитала. Многое сосредоточится в руках богатых, но и бедные получат что-то за свою собственность.
– А откуда возьмется первоначальный капитал для такой скупки? – невинно спрашивает корреспондент.
– Ну. Какой-то бизнес существует, и у этих бизнесменов есть кое-какие средства. Таких людей немного, но деньги у них немалые. Есть теневой капитал. За ним, конечно, будут пытаться присмотреть. Но занятие это безнадежное» (12).
