«Ненасильственные действия» – это, во многих случаях, продуманная психологическая война, реализуемая как бы «общественными активистами». Недаром в США, где еще с начала ХХ века четко понимают значение прикладной социологии и политологии, запрещена деятельность организаций, финансируемых из-за рубежа, ежели существует хоть малейшая вероятность их вмешательства в политическое устройство страны.
Агенты влияния, профессионалы разведки или пропаганды, дабы достичь целей своей манипуляции, применяют тактики шести категорий, относящихся к базисным принципам психологического воздействия:
«Другие так делают – я тоже буду так делать»;
«Мне нравится этот источник – я буду делать то, что он требует»;
«Источник авторитетен – я могу ему доверять»;
«Кто-то мне что-то дает – мне следует ответить взаимностью»;
«Если я встал на точку зрения, я должен ее последовательно придерживаться»;
«Если чего-то мало – оно качественное».
Советская власть все-таки изначально воспитывала нас идеалистами. И когда пришел наш «момент истины» мы искренне «доверяли», «отвечали взаимностью», «последовательно придерживались». А уж многолетняя нехватка товаров научила нас ценить «дефицит» как ничто иное (например, «дефицит свободы»). Ради спасения от него мы оказались способны пойти на «многое», слепо веруя, что всего станет «много».
Не будем забывать, проблемы в стране были, и проблемы серьезные. В условиях внутренней дезорганизации Советская власть проиграла то, что важнее всего для простого народа – пресловутую «битву за урожай», недаром на исходе правления Л. Брежнева была срочно принята «Продовольственная программа». В 1980–1985 годах капиталовложения в сельское хозяйство увеличились по сравнению с предыдущим пятилетием на 10 %, но сбор упал на 10 %. Закупки на душу населения снизились до уровня более низкого, чем даже послевоенный! (20) В 1984 году закупки внутри страны составили лишь 56 миллионов тонн зерна, а закупки за границей (пришедшиеся на следующий год) – 44 миллиона тонн. Горбачевский премьер Н. Рыжков, отвечая на вопросы народных депутатов СССР, указал, что «мы ежегодно сталкиваемся с дефицитом продовольственного зерна, и, в частности, пшеницы. В последние годы каждая третья тонна хлебопродуктов, потребляемых населением, вырабатывается из импортного зерна» (21). Это и был тот продовольственный кризис, прочувствованный всем народом, который окончательно побудил руководство КПСС начать «перестройку» сверху. Вот основная причина, а не стенания инакомыслящих. Хватит обманывать себя.
Пример не новый – взаимосвязь наличия «хлеба насущного» и недовольства людей очевидна. Вспомним революцию 1917 года. В конечном счете, именно аграрный кризис привел к тому, что социальная революция была поддержана недовольными крестьянами, страдавшими от бескормицы и перенаселенности деревень – тот самый «вопрос о земле»
[228]. Но так ли все голодно и плохо было на излете существования Советской власти? Общественное мнение предполагало – однозначно, «да». Всесоюзный опрос 1989 года, «мнения об уровне питания» гласит: 44 % ответили, что потpебляют недостаточно молока и молочных продуктов. При этом молока и молочных продуктов в среднем по СССР потреблялось 358 кг в год на человека (в США – 263). Локальный пример: в Аpмении целых 62 % населения было недовольно своим уровнем потребления молока, а между тем его употреблялось там в 1989 году 480 кг (а, например, в Испании 140 кг) (22). Так что ситуация была далеко не столь однозначной, как предполагается. Но общественное недовольство предложило радикальный рецепт борьбы с перхотью – путем усекновения головы.
«Общественное мнение» создавалось либеральными идеологами и прессой, чья пропаганда упала на почву хорошо взрыхленную поколениями недовольной интеллигенции. Несомненно, свою роль сыграли и революция в средствах массовой информации («гласность»), облегчившая идеологическое проникновение из-за рубежа, и переворот в сфере высоких технологий, который увеличивал научное и техническое превосходство капиталистических стран – от космической (прекрасно раскрученные проекты «Шаттл» и СОИ) до бытовой техники (компьютеры и видеомагнитофоны).
Вместо каждодневной кропотливой работы массы охватило желание чуда. Волшебным наполнителем прилавков нам представлялся «свободный рынок». В 1989 году чрезвычайно популярный в те годы пародист А. Иванов на одесской юморине заявил: «Место, где собирались “пикейные жилеты” города Черноморска из романа “Золотой теленок”. Те самые смешные и жалкие старички, которым все еще мучительно хотелось “покупать и продавать”… Едко посмеялись над беднягами наши замечательные сатирики. Но 60 лет спустя выяснилось, что зря! Если кто и нужен сейчас нашему государству, так это именно такие люди» (23). Выжившие из ума биржевые спекулянты были нужны Иванову?
Однако, вместо милых старичков, мы вдруг увидели теневых дельцов и криминальных авторитетов, знающих только свирепые законы подпольного выживания да силу кулака.
IV
Хорошо было нашим предкам: напились до «сухого закона», накурились до изобличения конопли, насладились любовью до эпидемии СПИДа. Нам оставили выжженную землю. Таковыми примерно были настроения моего поколения, вступавшего в жизнь в середине восьмидесятых. Казалось, что в мертвящей атмосфере «развитого социализма» ничего не может сдвинуться. Но то было затишье перед бурей и нам досталось самое интересное – перестройка. Вы думаете, слоган «перестройке нет альтернативы» – наше изобретение? Мы тоже так думали, а оказалось, что это лишь калька английского выражения «Transformation is not alternative», настолько известного во всем мире и даже тривиального, что его пишут просто аббревиатурой – TINA (26).
Мы с наслаждением кинулись в эту тину, предполагая, что это наш свободный выбор, что это шанс. Нам не могло прийти в голову, что нас используют втемную. Мы привыкли к достоинствам системы и не замечали их, зато её недостатки казались очевидны, и Справедливость, вроде бы, стояла на нашей стороне. Серьезные, авторитетные дяденьки и тетеньки, кумиры наших родителей призывали просто протянуть руку и нажать красную кнопку. Ведь как просто! Мы нажали. И стены обвалились. «Каждая реформа должна сегодня опираться на свободную инициативу граждан. А это было бы началом конца», – проницательно замечал западный советолог М. Геллер, говоря о перспективах реформ в СССР (27). Ему вторит человек, находящийся на совершенно иных идеологических позициях, В. Кожинов: «Стремительное крушение, к которому, в конце концов, привел упадок страны… обусловлено, прежде всего, отсутствием общества: в СССР имелись только власть и население» (28). Иначе говоря, многолетняя безынициативность, вдруг обернувшаяся внезапной активностью масс, привела к инсульту государственной системы.
