О. Брик едва ли не первый начал употреблять нелитературные средства в литературной борьбе, но его, в свою очередь, одолел появившийся позже Л. Авербах, организовавший знаменитый РАПП – «Российскую ассоциацию пролетарских писателей». Л. Авербах был одним из основателей комсомола, секретарем его московской организации, родственником Свердлова и Ягоды. Литературные течения не нужны, говорил Л. Авербах, их следует заменить «единой творческой школой», и тогда появятся – не могут не появиться – новые Шекспиры. Единая школа подразумевала руководящую роль РАППа, возглавляемого самим Авербахом. Его «пролетарские писатели» исповедовали жесткий классовый подход к творчеству, пропаганду коммунизма средствами литературы, безжалостный отсев, вплоть до репрессий, всех несогласных с культурной политикой партии большевиков. Но если отбросить словесную шелуху, речь шла о максимальном приближении культуры к народу, к революционным массам трудящихся, то есть расширении базы культурной революции. И здесь тоже имелось здравое зерно.
Культурная революция 1920-х годов порождали у народа потребность в новых знаниях и приобщения к культуре, и в эту нишу устремились огромное количество образованных людей, спешащих найти себя в новом мире. Эти важные тенденции не прошли мимо внимания коммунистических вождей, нуждавшихся в народе, способном перейти от крестьянского типа мышления к городскому, индустриальному, без чего невозможна модернизация страны.
Классикой жанра стала мысль Сталина, что, наряду с инженерами, работающими в сфере производства, строительства и других технических областей, не менее важную роль играют писатели, своими произведениями воспитывающие и просвещающие людей. И таких писателей можно с полным правом тоже назвать инженерами, инженерами человеческих душ, рассуждал Иосиф Виссарионович:
– Их роль весьма важна и ответственна, ибо если у писателя нет твердой и правильной политической позиции, если в нем присутствует какая-то раздвоенность, путаница в мыслях, то от такого «инженера» один только вред и от таких «инженеров» надо «избавляться», – элегантно закруглял свою мысль вождь народов.
И избавлялись: того же Л. Авербаха расстреляли. Он просто стал не нужен, хотя тень его долго еще витала над бурлящим морем советской словесности. Спустя много лет и сам постаревший вождь помянул в беседе его незлым тихим словом: «Вот тут этот был – как его? – Авербах, да. Сначала он был необходим, а потом стал проклятием литературы» (35). То есть, авербахи на каком-то этапе развития большевикам всё же были необходимы. Почему же их пустили в расход? Неужели паранойя вождя тому причина – как толкуют его поступки некоторые мемуаристы? Отнюдь.
С самого появления российской социал-демократии (как и в целом русской интеллигенции) в ней шла негласная борьба между почвенниками и западниками – даже когда фракции борющихся партий не осознавали себя таковыми. В 1925 году окончательно разрешается спор автохтона Сталина и интернационалиста Троцкого. Ныне видно, что исход их борьбы не мог быть иным. 170 миллионов граждан СССР просто не могли быть принесены на алтарь восстания европейских пролетариев. Русскую революцию нужно было тормозить, поскольку она существовала за счет разграбления предыдущего достояния страны. Необходимо было учиться жить за собственный счет. Поставив задачу обустройства собственного государства, построения социализма в одной стране, Сталин выиграл бой. Если отбросить шелуху, то фактически он поставил ту же задачу, что и Петр, – догнать Запад. Но в отличие от императора Петра он был вынужден делать это изолированно от Запада, на основе мобилизации собственных ресурсов.
Неприспособленность НЭПадля нужд индустриализации страны выявилась довольно скоро. К концу нэповского периода безработица составляла 15 % всего числа рабочих и служащих. Важно, что динамика безработицы развивалась в сторону неуклонного ее увеличения на всем протяжении 1920-х годов. Застойная безработица, в свою очередь, порождала такие социальные пороки, как алкоголизм, воровство, проституция и т. д. А освобожденное от арендных платежей и выкупа земли село, тем не менее, снизило товарность и возможности экспорта хлеба – главного тогда у России источника средств для развития. В 1926 году при таком же, как в 1913, урожае, экспорт зерна был в 4,5 раз меньше (и это был самый высокий за годы НЭП показатель) (36).
Индустриализация, которая в силу очевидной необходимости была начата с создания базовых отраслей тяжелой промышленности, не могла еще обеспечить рынок нужными для села товарами. Возник заколдованный круг: для восстановления баланса нужно было ускорить индустриализацию, а для этого требовалось увеличить приток из села продовольствия, продуктов экспорта и рабочей силы, а для этого нужно увеличить производство хлеба, повысить его товарность, создать на селе потребность в продукции тяжелой промышленности (машинах).
Город как средоточие власти и государственной бюрократии, а также политически близкого большевикам пролетариата по-прежнему является культурно и социально чуждым деревне и наоборот. К рабочим относилось всего 10,4 % населения, к крестьянам и кустарям – 76,7 %, к служащим – 4,4 %, к буржуазии, торговцам и кулакам – 8,5 %. Соотношение городского и сельского населения состояло в этот период в пропорции 18:82 (37). Причем значительная часть городского населения, включая пролетариат, являлась недавними выходцами из деревни и была с ней неразрывно связана.
Экономическая отсталость государства, особенно на фоне развитых западных стран, была очевидна не только большевикам, но и всем образованным гражданам страны. Любопытствующим рекомендую посмотреть документальный фильм Дзиги Вертова «Шестая часть суши», снятый накануне индустриализации. Убедительнейшим образом показана повседневная жизнь Страны Советов вне больших городов – отсутствие элементарных путей сообщения, повсеместный тяжелый ручной труд, грязь и нищета. По сути, время застыло в XIX веке. И сравните с уровнем развития промышленности в Западной Европе – аэропланы, фордовские автомобили, металлургические заводы Круппа и т. д.
Подробнее о гонке с Западом мы расскажем в главе «Догнать и перегнать», здесь же заметим, что необходимость коренных преобразований в обществе сомнений не вызывала. К. Чуковский: «1925. 31 декабря. Читаю газеты взасос. Съезд (Имеется в виду XIV съезд ВКП(б), взявший курс на индустриализацию страны – К.К.) не представляет для меня неожиданности. Я еще со времен своего Слепцова и Н. Успен[ского] вижу, что на мелкобуржуазную, мужицкую руку не так-то легко надеть социалистическую перчатку. Я всё ждал, где же перчатка прорвется. Она рвется на многих местах – но все же ее натянут гениальные упрямцы, замыслившие какой угодно ценой осчастливить во что бы то ни стало весь мир. Человеческий, психологический интерес этой схватки огромен. Ведь какая получается трагическая ситуация: страна только и живет что собственниками, каждый, чуть ли не каждый из 150 000 миллионов думает о своей курочке, своей козе, своей подпруге, своей корове или: своей карьере, своей командировке, своих удобствах, и из этого должно быть склеено хозяйство “последовательно социалистического” типа. Оно будет склеено, но сопротивление собственнической стихии огромно. И это сопротивление сказывается на каждом шагу» (38).
