В битком набитых камерах нельзя было даже лечь. Горели жарко ослепляющие пятисотваттные лампы, и камеры были натоплены во все времена года. Но каждого, кто соглашался отдать «утаенное» золото, немедленно отпускали и утешали: в анкетах на вопрос «был ли под судом и следствием», он может отвечать «нет», так как все, что с ним происходило – не арест, а лишь «временное административное задержание». «Нашего соседа, немолодого бухгалтера, который до революции работал в банке, „задерживали“ трижды или четырежды, – свидетельствует Лев Копелев. – Каждый раз его выкупали жена и родственники, приносившие золотые монеты. И каждый раз он встречал в камере знакомых, которых тоже вновь и вновь забирали, чтобы „выкачивать золотишко“» (51).
Выколоченные таким варварским образом валюта и драгоценности шли на закупку оборудования для заводов, финансирование мирового революционного движения (что считалось приоритетом внешней политики и гарантией безопасности СССР), кое-что прилипало к рукам партийных бонз, курировавших внешнюю торговлю и Коминтерн.
Пафосный финал превращения сокровищ в Дом Культуры в «12 стульях» вряд ли соответствует действительности: «Брильянты превратились в сплошные фасадные стекла и железобетонные перекрытия, прохладные гимнастические залы были сделаны из жемчуга. Алмазная диадема превратилась в театральный зал с вертящейся сценой, рубиновые подвески разрослись в целые люстры, золотые змеиные браслеты с изумрудами обернулись прекрасной библиотекой…» и так далее. Нет в вышеперечисленном ничего, что нуждалось бы в закупке за рубежом, куда широким потоком шли драгоценности. Но конечный вывод соавторов абсолютно верен: «Сокровище… перешло на службу другим людям». Эти люди – коммунистическая элита. И внутри этой элиты шла беспрерывная борьба.
VI
Странной мне представляется идея, будто среди тогдашних правителей СССР таились не только «враги народа», но и его «друзья». Современные историки рассуждают, дескать, победили бы И. Сталина Л. Троцкий (или Н. Бухарин) и пошла бы история по другим рельсам, вспоминают пресловутое «Завещание Ленина», рассуждают – был или нет «заговор маршалов», а если бы, да кабы… Но движение истории обусловлено, в первую очередь, экономическими реалиями, экономическая целесообразность чаще иной диктует принятие решений, либо наказывает за наплевательское к ней отношение.
Скажем, один из кумиров западной революционной интеллигенции Лев Давидович Троцкий уж точно меньше всего рассуждал экономическими теориями. Л. Троцкий уже после высылки из СССР считал главным грехом Сталина даже не террор, а перевод всего хозяйства СССР на денежный расчет. Ведь его, Троцкого, «трудовые армии» подразумевали просто рабский труд на благо мировой революции безо всякой оплаты. Недаром сама возможность прихода к власти этого «демона революции» вызывала ужас у всех нормальных людей, кроме крайне левых большевиков, которые продолжали сопротивление сталинистам и после высылки Троцкого (происходили демонстрации оппозиции, распространялась подпольная литература). Нелегальные брошюры и листовки, подписанные «большевики-ленинцы (оппозиция)», доказывали, что именно Троцкий, Пятаков, Смилга, Преображенский зовут партию на правильный путь. А Сталин и Рыков, соответственно, потакают кулакам, нэпманам и бюрократам. И среди горячей, революционно настроенной молодежи 1920-х годов оппозиционеры имели значительную поддержку. А какие шкодные песни пели на сходках:
«Добрый вечер, дядя Сталин,
Ай, ая-ай,
Очень груб ты, не лоялен,
Ай, ая-ай,
Ленинское завещанье,
Ай, ая-ай,
Держишь в боковом кармане,
Ай, ая-ай».
«По существу, тот же азарт, с которым немного раньше мы придумывали пионерские военные игры, играли в „казаков и разбойников“», – признает Лев Копелев
[32]. Не здесь ли истоки революционной романтики, с которой выжившие после полосы репрессий и их наследники набросились на советский строй после смерти Сталина?
О Н. Бухарине, ныне возвеличенном, мы поговорим в следующих главах. Сейчас только отметим, что почитать его как большого друга крестьянства просто глупо. Крестьянству расплачиваться за передовые устремления социал-демократической интеллигенции, в том числе и Бухарина, пришлось по полной программе. Голодом и сотнями тысяч жизней, загубленных «гениальными упрямцами». Есть голод духовный, вечно томящий нашу интеллигенцию, а есть голод физический – более естественный и страшный. Вообще, мне кажется, что историю Советского Союза можно классифицировать по недоеданию: допустим, эпоха революционной романтики – от голода 1921 до голода 1933; сталинизм – от голода 1933 до голода 1947; апогей и падение сталинизма – от голода 1947 до перебоев с продуктами 1962–1963; застой – до принятия в 1980 году «Продовольственной программы». Ну, и коллапс системы – продовольственные карточки конца 1980-х годов.
В годы перестройки широко распространялось мнение, будто голод начала тридцатых вызван резким увеличением экспорта зерна для покупки западного промышленного оборудования. Это неверно. Недород в 1931/32 году (68,4 млн. т против 83,5 в 1930 г.), еще раньше продиктовал Советам необходимость снижения промышленных закупок за рубежом. Продовольственные трудности для правительства секретом не являлись – тот же недород 1931/32 годов и коллективизация привели к резкому спаду поголовья: коров и лошадей вдвое, овец втрое.
В 1932 году экспорт зерна был резко сокращен – он составил всего 1,8 млн. т против 4,8 в 1930-м и 5,2 млн. т в 1931-м, а в конце 1934 года, уже после катастрофы, экспорт зерна вообще прекращен. Не стали чрезмерными и государственные заготовки – они составляли менее трети урожая (52).
Стараясь выправить ситуацию с продовольствием, в качестве пряника в середине 1932 года правительство пообещало колхозникам, что после обязательного выполнения плана сдачи зерна, они смогут реализовывать оставшееся на рынке. Пошли слухи о возращении НЭПа, крестьяне оживленно запасали зерно на будущее для свободной реализации. Государственные заготовки оказались сорваны, а тут еще и внешнеполитическая необходимость поставками фуражного зерна срочно расплатиться с Германией по краткосрочным долгам. Разразился продовольственный кризис, с которым неокрепшая колхозная система справиться не могла, а герои Гражданской войны знали только один способ взять зерно у крестьян – насилие.
Этот кризис завершился страшным голодом зимы 1932–1933 годов и гибелью большого числа людей (в основном, на Украине). Судя по статистике рождений и смертей, на Украине от голода умерло около 640 тысяч человек. Считается, однако, что был большой недоучет смертей, вплоть до 3–4 миллионов человек. Сегодня эта трагедия получила название «Голодомор» и активно используется во внутриполитической борьбе на Украине. Показательно, что эксплуатируют тему голода, прежде всего, националистические силы родом из западноукраинских областей, где голода вообще не было.
Загадкой современной истории можно считать и тот факт, что люди, пережившие «голодомор», этого слова не знали и не употребляли до конца 1980-х годов. Да и откуда им было знать, если слово «голодомор» придумал не русский, не украинец, а американец индейского происхождения Дж. Мейс. Есть версия, что это слово родилось в среде журналистов, работавших в годы Великой Отечественной в издаваемых оккупантами газетах и журналах. Они якобы первыми стали называть голод 1933 года голодомором, и от них слово, вместе с бывшими нацистскими солдатами и офицерами украинского происхождения, эмигрировало в Канаду и США. От них это слово якобы и услышал женатый на украинке американец Дж. Мейс. То есть голод в 1933 году, безусловно, был, а вот «голодомора» не было. До создания в 1980-е годы комиссии Конгресса США то, что сегодня называется «голодомором», называли просто голодом (53).
