«Ни черта не делают, да и делать ничего не могут, потому что ничего не смыслят в том, что им поручено. Начальству втирают очки!». И там же, в «Мастере»: «Очки втирал начальству! – орала девица…». Так что радужными картинками тоже не будем обольщаться – жизнь есть жизнь.
После завершения коллективизации прекратился стихийный приток рабочей силы в город, что помогало притупить остроту жилищной проблемы. С другой стороны, предприятия стали испытывать острый недостаток в кадрах. Так, в 1937 году промышленность, строительство и транспорт недополучили свыше 1,2 млн. рабочих, в 1938 – 1,3 млн. и в 1939 – более 1,5 млн. рабочих. Безработица исчезла.
Промышленность остро нуждалась в квалифицированных специалистах. К 1938 году в Москве было открыто 92 вуза и 143 техникума. Реально улучшилось здравоохранение: была ликвидирована оспа и в 13 раз сокращена заболеваемость сифилисом. Только в Москве работало 400 амбулаторий, поликлиник и диспансеров, 132 больницы. Одна из новых больниц почти с восторгом описана профессиональным врачом М. Булгаковым – никелированные инструменты, кнопки вызова персонала, ванные и сияющие краны…
– Ишь ты! Как в «Метрополе»!
– О нет, – с гордостью ответила женщина, – гораздо лучше.
Сама же столица новой империи при Сталине испытала невиданные перемены. Когда правительство в 1918 году отправилось в Москву, переезд именовался «временным». Но чем крепче становилась власть большевиков, тем меньше им хотелась покидать «временное» пристанище. Во-первых, с географической точки зрения Москва удобней для управления огромной страной, во-вторых, легче обеспечивалась безопасность красной столицы от внешней агрессии, в-третьих, имел значение статус Москвы как столицы самого духа русского народа (в отличие от «чиновничьего» Петербурга) и т. п.
Конечно же, в эпоху гигантских преобразований не приспособленный для выполнения столичных функций город нуждался в переустройстве
[34]. «С 1931 по 1935 год население Москвы выросло на почти 1 миллион человек… Положение становилось крайне острым. Дошло до того, что на третьи и четвертые этажи домов вода не поступала… рабочие роптали» (67). Вопрос коренной реконструкции столицы назрел и перезрел. За четыре года было построено около 2500 жилых домов, в которое вселились более полумиллиона трудящихся, более 10 тысяч домов отремонтировано; построено 100 км трамвайных линий, подача воды в Москву увеличилась в два раза, построено 140 новых больших школ, открыто 1200 новых магазинов и т. д. (68)
С помощью пропаганды преображенная Москва стала символом успеха сталинской модернизации России: «Москва была далека, загадочна, желанна, вызывала трепет и восторг» (71).
Грандиозный размах строительства подразумевал то, что старые здания должны потесниться – сталинская Москва рождалась на руинах не только дореволюционных трущоб, но и замечательных памятников архитектуры. В «12 стульях» имеется намек на снос Красных ворот в Москве, памятника архитектуры середины ХVIII века. Поминается некий заведующий подотделом Козлов, «тщанием которого был снесен единственный в городе памятник старины – Триумфальная арка елисаветинских времен, мешавшая, по его словам, уличному движению». И фамилия подобрана авторами характерная, и повод для того времени типичный.
Внимание архитекторов к проблеме переустройства мегаполисов связано, в первую очередь, со скачкообразным ростом населения многих из них – индустриализация и коллективизация выталкивала с насиженных мест миллионы человек, рождались новые города, стремительно набирали популярность современные средства транспорта и связи – метро, трамваи, автобусы, троллейбусы, автомобили, телефон, пневматическая почта. Новшества искали применения. В этой связи, весьма важной стройкой первых пятилеток стало сооружение московского метро – необходимого для растущего города средства передвижения и символа эпохи, которая осваивает новые пространства. Его гордо показывали экскурсантам, им гордились перед иностранцами, оно являлось эмблемой новой социалистической Москвы. Помните песню Л. Утесова «Последний извозчик»: «Но метро сверкнул перилами дубовыми – сразу всех он седоков околдовал». К слову сказать, последний профессиональный извозчик в Москве ещё в 1935 году возил туристов вокруг «Метрополя».
После изнурительного режима полной экономии страна внешне преображалась: «Уже стемнело, площадь освещали яркие фонари, горела пестрая реклама на крыше Политехнического музея: “Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы”, “А я ем повидло и джем”, “Нужен вам гостинец в дом? Покупай донской залом”. Это всё идея Микояна, курировавшего также и внутреннюю торговлю. Он приглашал знаменитых поэтов придумывать броскую рекламу, наподобие Маяковского: “Нигде кроме, как в Моссельпроме”. Не подумайте, что то была показуха. Не только в Москве, но и в других крупных городах в витринах высились пирамиды крабных консервов, за прилавками стояли деревянные бочки с черной и красной икрой, на толстых деревянных досках – целые рыбины залома, лососины, семги
[35].
Разнообразные сыры, окорока, колбасы. Богатейшие винные отделы. Помимо обычных наборов новинки: джин с улыбающимся голландским моряком на этикетке и советское виски. И никаких очередей!» (72). Перемены были абсолютно очевидны всем, даже заграничным недоброжелателям. Так, в 1936 году популярная эстонская газета «Пяэвалехт» признавала, что Москву охватила строительная лихорадка, а одежда людей значительно улучшилась (73).
Разумеется, появившееся на прилавках разнообразие стимулировало работников торговли на различные махинации, дабы оставаться при своих интересах. В 1935 году, дабы усилить контроль за работниками торговли, в магазинах завели «жалобные книги». Но вряд ли комариный писк покупателя мог одолеть всю торгашескую систему, которой физически был выгоден дефицит. Где нехватка – там воровство.
Недобросовестные люди воровали даже во время войны, несмотря на законы военного времени. Отнюдь не симпатизировавшая Советской власти Л. Чуковская свидетельствовала: «Государство, надо признать, щедро снабжало детские дома хлебом, молоком, мясом, одеялами, одеждой, даже яблоками и виноградом, но щедрость имела и свою дурную сторону: воры устраивались в детские дома кто завхозом, кто поваром, а кто и директором…» – и это в разгар сталинской диктатуры, во время кровавой войны: «Воровство во время войны приняло в Ташкенте (и, конечно не только там) чудовищные, гомерические размеры. Помню случай, когда полуторатонка, груженная пальтишками, вся, целиком, не заезжая в ворота детского дома, проследовала на рынок. Помню, как строительный материал, посланный для ремонта зимних спален, весь, целиком, пошел на постройку нового дома: во дворе вырос персональный дом директора» (74). Вспоминается мысль великого полководца Александра Васильевича Суворова, что любого интенданта после трех лет службы можно расстреливать без суда.
