Завсегдатаев засилье плебса шокировало: «В партере – много домработниц… М.А. (Михаил Афанасьевич Булгаков – К.К.) уверял меня, что под креслом у одной женщины был бидон…» (70). Кстати, и сам Булгаков описывал культурное пробуждение масс, вспомним его фельетон «Спектакль в Петушках»: «Вой стоял над Петушками! Стон и скрежет зубовный!», – так это, согласно булгаковскому тексту, железнодорожники не на пьянку, а на спектакль продирались. Да, да, речь о тех самых Петушках, куда четыре десятилетия спустя рвался герой В. Ерофеева, все так же интеллигентно-изумленно изучавшего собственный народ: «На меня, как и в прошлый раз, глядела десятками глаз, больших, на все готовых, выползающих из орбит – глядела мне в глаза моя Родина, выползшая из орбит, на все готовая, большая…»
«Культурная революция» доходила до абсурда, например, московским продавцам читали лекции на темы: «Ленин и Сталин в борьбе за партийность в марксисткой философии», «Влияние коммунистического манифеста на развитие марксистского движения в России», «Ленин и Сталин о коммунистическом воспитании», «Борьба за единую демократическую Германию» и даже «Низкопоклонство перед Западом в советском литературоведении». Можно смеяться, однако пусть в бюрократической и примитивной форме, но люди узнавали о новых для них понятиях и то, что эти понятия имеют определенную, хотя бы идеологическую ценность. Другое дело, что навязывая казёнщину обществу, правящий класс мало понимал нараставшую степень отвращения к его риторике, которая, со всеми своими штампами и политическим примитивом, очень быстро становится объектом высмеивания. Венечка Ерофеев просвещает своих коллег-собутыльников: «…когда они узнали, отчего умер Пушкин, я дал им почитать «Соловьиный сад», поэму Александра Блока. Там в центре поэмы, если, конечно, отбросить в сторону все эти благоуханные плечи и неозаренные туманы и розовые башни в дымных ризах, там, в центре поэмы лирический персонаж, уволенный с работы за пьянку, блядки и прогулы. Я сказал им: «Очень своевременная книга, – сказал, – вы прочтете ее с большой пользой для себя»
[58]. Примерно на таком доходчивом уровне строилось воспитание на протяжении всех лет Советской власти. Однако оно реально существовало!
Правящий образованный слой полностью разочаровался в народе, когда консервативные народные массы перестали откликаться на их бесконечные призывы то к революции, то к реформации. Особо раздраженными оказались радикальные шестидесятники, еще недавно исполненные самых светлых надежд.
Диссидентка Лариса Богораз так описывает свои ощущения от вида рядовых сограждан: «Москвичи, согнанные из учреждений, толпятся на пути следования почетного гостя, жуют бутерброды, лижут мороженное, покупают на лотках лимонад, зажимая в свободной руке выданный к случаю соответствующий флажок. Помахать флажком в нос проезжающей машине – и скорей разбегаться… Меня буквально трясло от вида этой жующей толпы, этого народа (выделено самой Л. Богораз – К.К.). Только что они проголосовали: «поддерживаем и одобряем», и вот машут флажками ЧССР – и никому флажок не жжет руку. Кретины они, что ли? Скоты бесчувственные?» (71) Вся вина сограждан состоит только в том, что они не разделяют возмущение Богораз вводом советских войск в Чехословакию. Тонкий и духовный А. Вознесенский жалуется: «Я не знал народа, его криминогенной сути» (72). Любопытен пассаж Е. Евтушенко, который цитирует председателя Гостелерадио в брежневскую эпоху С. Лапина: «Да что вы так упоенно повторяете слово «свобода»?.. Сами себе погибель кликаете? Да если дать черни свободу, она рано или поздно начнет топтать тех, кто ей эту свободу дал! И вас в том числе, голубчик. Ваше сладкое слово свобода пахнет кровью»… Неглупый был человек, хотя и реакционер» (73). Важно в данном контексте упоминание слов «чернь» из уст высокопоставленного аппаратчика, и косвенное согласие мемуариста-демократа с озвученным тезисом.
Народ и правящий слой по-разному восприняли как суть «культурной революции», так и ожидаемые от нее результаты. Ошибка образованного сословия, которое просвещало народ, менторствовало и ожидало завышенного результата, привела к обоюдному разочарованию. Виной тому и затертость лозунгов при их очевидной безрезультатности, и кастовое разделение общества вроде бы равных людей, и изменение самой структуры населения – замены крестьянского населения страны на городское (во многом деклассированное, подверженного всем городским порокам при нежелании или неумении перенять городскую культуру). Поэт Д. Самойлов: «…резко поменялся состав народа. Мы еще мало думали о том, какую роль сыграла война в ускорении процесса, который мы именуем урбанизацией.
Уход с исторической сцены народа-мужика стал высоким финалом крестьянской трагедии. Действующее лицо этой трагедии – народ-мужик – в последний раз показал мощную специфику этого духа» (74).
И все же, несмотря на кастовое разделение и доминирование бюрократических тенденций, народ упорно пытался осуществить свою высокую историческую миссию – создания светлого Царства Справедливости. И не его вина, что он постоянно сталкивался с презрением власть имущих и маниакальным желанием свой народ насильственно переделать.
VI
«Как же мы дошли до жизни такой? Кого винить? Кто довел великий народ и страну до хаоса, сумятицы, неразберихи? Как всегда, виноватых у нас не находят. А виноваты-то мы сами. Сами, все вместе. Весь народ, который темен, необразован, послушен, доверчив», – восклицает кумир миллионов режиссер Э. Рязанов (75). Виноват, дескать, весь «темный народ», а не пушистая и белая интеллигенция – властители дум миллионов, люди, которые определяли идеологию страны: железобетонную официальную и таящуюся под её крылом идеологию оппозиционную.
«Непросвещенными» людьми были Плеханов, Ленин, Троцкий, ну, не знаю, Бухарин, скажем?.. «Дремучим» ли человеком был ли председатель ОГПУ в период написания «Двенадцати стульев» В. Менжинской, сын более сорока лет преподававшего историю в Императорском Пажеском корпусе Рудольфа Менжинского?
«Необразованными» признать Г. Чичерина, А. Луначарского, Л. Красина и других членов советского правительства в 1920-е годы? Безграмотными считать подавлявших отчаянный мятеж кронштадтских моряков в 1921 году писателей А. Фадеева и М. Кольцова? Скорее, дело все-таки в общем настрое этих граждан, единстве их целей, взаимной подзарядке. Что же за люди такие правили нашим государством в 1920-е годы, составляли его элиту, стали биологическими и духовными отцами шестидесятников?
Родной брат знаменосца советской журналистики М. Кольцова, знаменитый карикатурист Б. Ефимов, мельком писал о своих родственниках: «…Сестра моей жены Соня как-то на катке познакомилась с высоким, дюжим молодым человеком, который стал проявлять к ней большое внимание. Вскоре после первого знакомства он заявил Соне о своих серьезных намерениях и, как говорится, предложил ей руку и сердце. Он отрекомендовался сотрудником НКВД, звали его Леонид Черток… За довольно короткое время наша милая скромная Соня преобразилась в самоуверенную светскую даму, она теперь вращалась в обществе высоких чинов НКВД. Молодые супруги получили большую комфортабельную квартиру в огромном жилом доме НКВД на Кузнецком мосту. Мы с женой там бывали, захаживал туда и старший брат Сони – Борис Волин, в ту пору начальник Главлита» (76).
[59]
