Да, борьба шла звериная, и методы были звериные, продиктованные логикой продолжения революционной борьбы, революции, которую «прогрессивная» интеллигенция пестовала, а потом с ней и сроднилась. Она никак не ожидала, что под бурные аплодисменты презираемого ею народа она отправится в мясорубку. Причем, отправится согласно продуманному плану истребления, можно сказать, даже геноцида, обращенного против советской элиты того времени. «Хрущевско-солженицынские представления о терроре очень сильно отличаются от того, что мы узнали благодаря архивам. Выяснилось, что массовые репрессии были сугубо централизованными акциями, которые проводились на основании приказов из Москвы. Аресты и расстрелы планировались, как выпуск стали» (89).
Для примера можно привести «лимиты», запрошенные руководителями региональных парторганизаций и утвержденные Политбюро. В данной таблице взяты произвольно по две республики, автономии, области и края.
Молотов: «Списки давали нам. Обсуждали вместе, по анкетам, во всех деталях. Сидят все члены Политбюро… В основном подписывал Сталин – по партийной линии, я – по советской, такие документы, после которых многим, конечно, несладко приходилось» (90). Окончательные цифры корректировались, округлялись: местные руководили, выслуживаясь, требовали добавки. Так, на Октябрьском пленуме 1937 года тов. Конторин (первый секретарь Архангельского обкома) настаивал: «Мы просим и будем просить Центральный комитет увеличить нам лимит по первой категории в порядке подготовки к выборам» (91). Н. Хрущева мы уже вспоминали. Требовали все…
Всего же приказом Н. Ежова по НКВД от 30 июля 1937 года «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» было обречено на репрессии более четверти миллиона человек. Завершить акцию надлежало через 4 месяца, к 5-15 декабря, к запланированным выборам в Верховный Совет. Массовые репрессии должны были сопровождать, создавая угрожающий фон, всю избирательную кампанию. «Так начиналась самая страшная 15-месячная полоса в жизни СССР», – резюмирует приводящий эти данные в своей книге «Иной Сталин» Юрий Жуков (92). Не устаю удивляться: а коллективизация, а голод!? Воистину – самомнению образованного класса нет предела.
Между тем, для простого народа разгром правящей верхушки оказался делом сторонним, затерянным среди бурных событий международной жизни, свершений очередной сталинской пятилетки, шумихи о новой конституции и проведении выборов в Верховный Совет. «Когда начались аресты украинских руководителей, вместо тех, кого забирали, приходили другие, потом забирали и этих, и в результате люди уже не могли запомнить имен своих новых руководителей, что, по крайней мере, в моем сознании, не омрачало нашей повседневной жизни», – свидетельствует В. Бережков (93).
Те, кто был постарше и лучше понимал суть происходящих процессов, просто замыкались в себе, стараясь оставаться сторонним наблюдателем. Тот же Булгаков, согласно доносу соглядатая НКВД, обронил в разговоре: «Для меня нет никаких событий, которые меня сейчас бы интересовали и волновали. Ну, был процесс – троцкисты, ну, еще будет – ведь я же не полноправный гражданин, чтобы иметь свое суждение. Я поднадзорный, у которого нет только конвойных» (94). Но, демонстративно замыкаясь в себе, Булгаков продолжал работать над романом, вобравшем в себя дух эпохи. Череда событий, окружавших Мастера в 1937 году, отражена в дневниках Е. Булгаковой:
5 ноября «Пильняк арестован»; 11 ноября: «Оказывается, Добраницкий арестован…»; 12 ноября: «Вечером М.А. работал над романом о Мастере и Маргарите» (95).
– А вот интересно, если вас придут арестовывать? – спросила Маргарита.
– Непременно придут, очаровательная королева, непременно! – отвечал Коровьев…
И приходили, вваливались к сотням семей, в том числе и людей литературы. Например, в августе 1937 года был арестован зять К. Чуковского, муж его дочери – физик-теоретик М. Бронштейн, вскоре расстрелянный, и Корней Иванович присутствовал на квартире дочери в момент обыска, конфискации имущества, опечатывания дверей. Дочь его, Лидия Корнеевна, навсегда стала убежденным врагом советского строя, и, откровенно говоря, ее можно понять.
Среди прочих арестовали поэта Ярослава Смелякова (помните в «Приключениях Шурика» главный герой цитирует его стихотворение «Хорошая девочка Лида…»). Посадили композитора Бориса Фомина, автора знаменитого романса «Дорогой длинною да ночкой лунною» (потом, правда, выпустили). В числе репрессированных оказались и родители многократно цитированного здесь публициста Владимира Кормера, который родился в Красноярском крае, где оказался на поселении его репрессированный отец. Сюрреалистическую картину происходящего дает попавший под каток репрессий великий поэт Николай Заболоцкий в «Истории моего заключения»: «Допросы начинались ночью, когда весь многоэтажный застенок на Литейном проспекте озарялся сотнями огней, и сотни сержантов, лейтенантов и капитанов госбезопасности вместе со своими подручными приступали к очередной работе… (Помните свет в «Большом доме» у Булгакова? – К.К.) Огромный каменный двор здания, куда выходили открытые окна кабинетов, наполнялся стоном и душераздирающими воплями избиваемых людей… В моей голове созревала странная уверенность, что мы находимся в руках фашистов, которые под носом у нашей власти нашли способ уничтожать советских людей, действуя в самом сердце советской карательной системы» (96). В частном письме жене 21 марта 1939 года даже лояльнейший А. Толстой не может скрыть своего ужаса: «События одно трагичнее и страшнее другого совершаются каждый день. Каждый день мы – свидетели того, как десятки тысяч людей гибнут от ужасающей несправедливости, в ужасающих мучениях. Сама фантазия бессильно опускает руки перед тем, что совершается»
[85] (97).
Процессы следовали один за одним: после Зиновьева и Каменева пришла очередь других старых большевиков, включая Тухачевского и кампанию, а там, глядишь, и Бухарина, с которым «работали» под непосредственным руководством Ежова сразу две группы следователей, изматывая его непрерывными допросами, длившимися день и ночь. Вдобавок, обработку Бухарина лично проводил представитель Политбюро Ворошилов. Главным козырем в этой беспроигрышной для Сталина игре были жена и ребёнок подследственного.
Д. Самойлов: «В покаяниях Бухарина, Рыкова и других была какая-то высшая, скрытая от нас цель, какой-то сговор судей с обвиняемыми, исходя из высшей дисциплины партии. Мы ни на минуту не верили, что подсудимые шпионы, агенты разведок, диверсанты и террористы. Но причины принятой ими на себя роли оставались для нас непонятными» (98).
А. Орлов: «Он полностью заплатил выкуп за жену и маленького сына и, перестраховываясь, не уставал воздавать хвалу своему палачу:
– В действительности вся страна следует за Сталиным, он – надежда мира, он – творец нового. Каждый убедился в мудром сталинском руководстве страной…» (99)
