— Да вы же совсем больны! — воскликнула она.
— Нет, пустяки… Это все от жары…
— Вы хоть что-нибудь ели сегодня?
— Конечно.
Она открыла сумочку и достала несколько купюр. Я резко оттолкнул ее и заперся у себя в комнате. Мне хотелось кого-нибудь ударить. Неужели все принимают меня за нищего? Да, конечно! Вскоре я стану нищим. Я ломаюсь, когда мне предлагают деньги, но через несколько дней, если пожелаю уберечь свое драгоценное самолюбие, буду вынужден заложить скрипку. Мне за нее дадут, вероятно, тысяч двадцать, что позволит мне продержаться недели две. А потом — полный крах. Вот до чего я дошел. И Франк это прекрасно знал, он знал все. Я растянулся на кровати. Припомнил его нелепую историю во всех подробностях. Она не содержала явных несуразностей, но звучала по-детски неправдоподобно, хоть я и не мог понять почему. Я видел фотографию этого де Баера. И должен признать, что мы похожи друг на друга как две капли воды. Впрочем, если Франк месяц назад потрудился навести обо мне справки, значит, у него были на то веские причины. С другой стороны, де Баер, даже не страдая потерей памяти, вполне мог вести себя как человек, страдающий неврозом. Я кое-что об этом читал. Люди, забывающие то, что вызывает у них особую тревогу, — случай не такой уж и редкий. В общем, каждая отдельная деталь была вполне допустимой. Хотя вся история в целом звучала фальшиво. Но чем я рисковал? Этот вопрос, словно яд, отравлял мне душу. Ведь никто и не требовал от меня, чтобы я поверил этим бредням. Нанимали мое тело, а не мой ум. Этот ангажемент не так уж и отличался от остальных. Вместо того чтобы играть на скрипке, я буду играть глазами, голосом, руками. Какая разница?
Я смочил голову холодной водой, причесался и взял футляр со скрипкой. Самое время выходить. Стоило мне появиться на тротуаре, как машина Франка тут же ловко отделилась от вытянувшихся в ряд машин: Франк ждал меня. Он следовал за мной до самого «Джамбеу». Я видел его в зале, как обычно, погрузившегося в чтение газеты. Мне плохо запомнился этот вечер. Я играл как во сне. Смотрел на Франка. И думал о нотариусе, который сразу же вызовет полицию. Подлог и использование поддельных документов. Франк спокойно потягивал пиво… Вполоборота он выглядел таким же массивным и упрямым, как бык. Он уже имел некоторую власть надо мной, благодаря своей невозмутимости, уверенности в себе, тяжеловесности. Я не стал противиться, когда он повел меня ужинать. Он заказал, как я и предполагал, обильный, сытный ужин. Впрочем, ничего еще не было решено. Я пока еще оставался свободным и стал доказывать ему, желая не уронить своего достоинства, что у всей этой комбинации нет ни малейшего шанса на успех.
— Даже после долгой разлуки, — доказывал я, — жена сразу узнает своего мужа. Есть альковные тайны, которые не могут быть вам известны.
Он улыбнулся и наполнил мой бокал рейнским вином.
— Уже многие годы, — сказал он, — Жильберта и Поль спят в разных спальнях. Жильберте пришлось слишком много страдать. Уверяю вас, ваше возвращение не доставит ей радости. Она будет избегать вас, насколько это возможно.
— И все-таки она заметит, что я не тот человек, каким был прежде.
— Она решит, что вы поступаете так нарочно, стараетесь доказать ей, что вы для нее чужой.
Он бросил бумажник на стол, и я еще раз собрал все свои силы, чтобы отказаться от чека, но он достал и положил передо мной новую фотографию. Жильберта. Она была очень красива. Красота мраморной статуи. Бесконечно трудно описать красивую женщину. В ней все безукоризненно, безупречно, гармонично. Как бы это сказать? Все — сплошное совершенство. Именно такой была Жильберта. Даже глаза ее, очень светлые, которые смотрели и, казалось, не видели, были глазами статуи.
— Вы оскорбляли эту женщину… — сказал Франк. — Вы сделали все, чтобы она разлюбила вас. И всегда должны помнить об этом.
Вот тогда-то я и решился.
Я решился, но в своем обычном стиле: то есть, когда казалось, что я совсем уже согласился, я снова все поставил под сомнение — последний всплеск недоверия или, если хотите, чувства собственного достоинства. Я не хотел, чтобы он подумал, будто я уступил из корыстных побуждений. Если я буду долго спорить, у Франка создастся впечатление, что я дал согласие по доброй воле. И потом, хоть я и осовел после сытного ужина, я прекрасно понимал, что Франк, несмотря на внешнее спокойствие, взбешен моими возражениями. Таким образом, я брал реванш и не преминул этим воспользоваться.
— Допустим, — сказал я, — что в первую минуту Жильберта и будет обманута. Но очень скоро она убедится, что я не знаю, к примеру, расположения комнат на вилле.
— Вы ничего не поняли, — возразил Франк. — Вы потеряли память, у вас амнезия, еще раз повторяю вам это! Следовательно, вы чувствуете себя чужим в собственном доме, это же ясно. Все ваши ошибки, все ваши промахи пойдут лишь на пользу делу. И даже более того. Представим себе больного де Баера, который и в самом деле позабыл свое имя, потому что, в сущности, это его устраивает, но не утратил полностью память. Так вот, этот де Баер, если бы он существовал, постарался бы разыграть комедию человека, который ничего не узнает.
— Но почему?.. Не понимаю вас.
Франк, который как раз подносил бокал к губам, заколебался. Потом медленно-медленно стал пить вино, словно тянул время, чтобы взвесить все «за» и «против». Наконец он тихо сказал:
— Де Баер ненавидел Жильберту. Видите ли, Кристен, между ними разыгралась ужасная интимная драма. Де Баер был человек властный, надменный, привыкший удовлетворять все свои прихоти. Жильберта любила его. Я убежден, она до сих пор его любит. Но он не сумел ее разбудить, если вы понимаете, что я хочу сказать, и так и не простил ей ее холодности. Это… физическое несоответствие на него очень подействовало. Многие годы он всячески старался унизить жену. Скажу вам нечто поразительное: если бы де Баер не утонул при кораблекрушении, он мог бы в конце концов действительно впасть в амнезию. Так он старался всеми способами убежать от самого себя. Его бессчетные отъезды, его бегство под чужим именем… То, что он никогда не имел при себе никаких драгоценностей, никаких предметов, которые могли бы помочь установить его личность… Все это говорит о многом — с чисто медицинской точки зрения.
— А Жильберта понимала это?
— И да, и нет. Она была вынуждена признать, что муж ведет себя, странно. Но истинная причина такого поведения до нее, не доходила. Она думала, что Поля плохо воспитала мать, что она исковеркала его характер. В этом объяснении тоже скрывалась доля правды.
— Все так запутано, — заметил я.
— Вот именно… запутано.
Я почувствовал, что Франк немного успокоился. А сам я стал лучше понимать, что речь шла о реальной жизненной драме, а не о какой-то сомнительной комбинации. Однако я все еще не собирался сдаваться. Я снова перешел в наступление.
— Пусть так! Де Баер больше не мог выносить жену. Но раз он умер, почему не сказать Жильберте всю правду? И почему не объяснить ей ваш план, который поможет ей вернуть состояние?
