Я облекаю теперь в логическую форму то, в чем уже и раньше подсознательно был уверен. И все-таки в сердце моем сразу же воцарилось необычайное, согревающее меня и, если так можно сказать, целительное спокойствие. Я знал, что мои опасения беспочвенны. Жильберта полюбила меня с первого взгляда, и ее любовь льстила мне.
Глупо писать об этом, но в те дни я страшно боялся ее презрения, и поэтому мысль, что меня сразу признали и выбрали, придала мне огромную уверенность. План Боше стал теперь вполне разумным и даже заманчивым решением нашего будущего. Менялась вся картина моей жизни, подобно тому как в театре за короткое мгновение, когда опускается занавес, полностью меняются все декорации на вращающейся сцене. Я проснулся в этой еще теплой и хранящей запах ее духов постели женатым, богатым и почти знаменитым. Накануне еще я считал себя жалким неудачником, а уже на следующее утро чувствовал, что способен под своим настоящим именем, вместе с женщиной, бывшей моей законной женой и в то же время любовницей, достичь вершин успеха. Я встал, посмотрел на себя в зеркало. Для меня было чрезвычайно важно окончательно подружиться с этим двойником — своим отражением, — который чуть было не поглотил меня. Был ли я действительно похож на Поля де Баера?.. Мне бы хотелось ответить отрицательно, убедить себя, что это всего лишь грязная махинация Франка, желавшего превратить меня в другого человека, ничем не похожего на меня. К несчастью, я видел в «Свирели» картину. Поэтому я решил изменить свой облик; отпущу волосы, буду одеваться по своему вкусу и, главное, постараюсь как можно скорее отделаться от тех привычек, которым научил меня Франк.
Когда Жильберта вернулась, я занимался. Она взяла у меня из рук скрипку, и мы долго стояли, тесно прижавшись друг к другу.
— Жак, — сказала она и засмеялась, потому что ей удивительно приятно было произносить это имя. — Жак, ты знаешь, что мы с тобой сделаем?.. Мы переедем. Гостиница — это хорошо, но, если бы мы поселились в маленькой меблированной квартирке, было бы еще лучше. Ты бы смог там играть, сколько тебе захочется, а меня, ты понимаешь, не стали бы принимать за твою подружку. У меня есть несколько адресов. Я даже принесла план.
Мы развернули план, положили его на кровать, и у нас разгорелся спор, который тут же привел нас в восторг. Мы с ней, конечно же, придерживались разных взглядов. Ей бы хотелось иметь уютное гнездышко в одном из престижных пригородов, тогда как я предпочел бы не уезжать из центра, из-за Боше. Время от времени мы обменивались поцелуями и снова принимались, прижавшись головами, за изучение плана. Мне нравилось выдвигать возражения ради удовольствия затем уступить. Был еще вопрос денег, но она решила его сразу.
— Денег у меня достаточно, — сказала она. — Если тебе это так уж важно, ты вернешь мне их позднее, любимый. Но я была бы так счастлива, если у нас все было бы общее!
Мы выбрали прекрасный дом в Ла-Сель-Сен-Клу.
— Там нам будет спокойно, — заметила она. — Никто не будет нам мешать.
— Не забывай о Боше.
Мы отправились обедать. Потом осмотрели квартиру. Договор был тут же заключен. Затем мы купили, вернее, Жильберта купила то, что называла предметами первой необходимости: белье, кое-какие продукты, что-то там еще. Напрасно я говорил, что можно было бы так не спешить, ей же, наоборот, хотелось как можно скорее покинуть Париж. Вечером мы на такси переехали в Ла-Сель-Сен-Клу. Я был совершенно разбит, она же была неутомима, быстро поставила в вазу цветы — я даже не заметил, когда она успела купить их, — и приготовила праздничный ужин. Сидя без сил в самом удобном кресле, я мог лишь наблюдать, как она из крохотной кухни бегает в ванную, и восхищался ее предусмотрительностью, вкусом, сноровкой и, главное, ее веселостью. Она напевала, она, которую я так часто видел мрачной и озабоченной, вечно настороженной. Я сохранил самое чудесное воспоминание о нашем первом ужине. Под узким столом наши колени соприкасались. Я воровал у нее хлеб, она пила из моего бокала. По мере того как голод утолялся, огоньки иного голода загорались в наших глазах, заставляя беспричинно смеяться, придавая словам скрытую теплоту. В конце ужина Жильберта принесла бутылку шампанского поскольку, она подумала и о шампанском, я ее откупорил, и мы очень торжественно, глаза в глаза, выпили за нашу любовь. Наступил новый вечер и новая ночь…
Очарование продолжается. Мы похожи на те очень молодые пары, которые так часто можно встретить в Париже, — они словно не замечают окружающей их толпы, околдованные, сплетенные, словно ветви дерева, опьяненные нежностью. Я уже не задаюсь никакими вопросами. У меня на это нет времени. У меня ни на что больше нет времени. Я весь отдаюсь созерцанию и без конца повторяю: «Нет, этого не может быть!» Я знаю ее всю, но и теперь она по-прежнему так же непостижима для меня, как бывают непонятны нам наши домашние животные, живущие бок о бок с нами. Я осыпаю ее ласками, но она не принадлежит мне. Существо, которое любишь, бесконечно далеко от тебя, оно замкнуто в самом себе, окружено твердой и гладкой оболочкой, точно галька, отполированная набегающими морскими волнами… Жильберта! И все-таки мне неизвестно, что скрывается в глубине ее светлых глаз. Иногда, чтобы приобщить ее к этой тайне, я исполняю для нее глубоко трогающие душу мелодии, но она сразу же останавливает меня.
— Нет, — шепчет она, — оставайся со мной!
— Но ведь так я делаюсь еще ближе к тебе.
— Нет. Я не хочу становиться твоей мечтой!
Часто, лежа на спине, держась за руки, застыв подобно каменным изваяниям, мы, расслабившись, слушаем, как стремительно проносятся машины по автостраде. И я повторяю про себя: вот оно, это и есть счастье. Мне нечего больше желать… Но по той гулкой пустоте, которую я ощущаю в себе, я понимаю, что не этого покоя, не этого отсутствия желаний я хочу. Удовлетворение желаний еще не означает полноты жизни, и, однако, мне кажется: я умер бы, если бы Жильберты вдруг сейчас не оказалось здесь со мной… Квартет Кристена!.. Надо будет много работать, если я хочу выиграть эту партию!
— О чем ты думаешь?
— Ни о чем.
— Нет, думаешь. Я слышу, как ты думаешь. Я уверена, что и сейчас эта голова полна музыки.
Она покрывает мой лоб короткими поцелуями, и ее волосы, словно теплый дождь, пахнущий опаленной землей и бурей, падают мне на лицо. Она запретила мне говорить о прошлом, но сама невольно все время обращается к нему, намекая на него, как будто нашей любви нужно пустить глубокие корни, чтобы защитить себя от будущих испытаний. Я уверен, когда-нибудь она по собственной воле расскажет мне всю правду. Правду, которая тогда уже не будет иметь значения; засохшая корка отвалится сама, оставив лишь небольшой шрам. Иногда она вслух подсчитывает.
— Дом и мебель представляют солидный капитал… Мы можем уехать из Парижа, если захотим…
— Это не так-то просто, — возражаю я.
— Почему?
— Ты прекрасно знаешь… Боше… Квартет.
— Это так необходимо?
— Послушай!
Она целует меня, чтобы испросить прощения. В следующий раз заговаривает о Мартине:
