Грустный вечер, разрыв навис над нами. Мы стали далеки друг от друга. Никогда еще я не чувствовал себя так неуютно, как в этой слишком нарядной квартире. Жильберта и «Свирель» составляли единое целое, особый мир. Жильберта без Мартина и Франка превратилась в нервную требовательную женщину, от которой хочется убежать, чтобы выпить рюмку вина в каком-нибудь шумном заведении. Где ты, радость жизни! Бедная моя радость жизни!..
7 сентября
Фирма «Аркур» прислала мне фотографии. Не так-то легко выбрать лучшую. Естественно, мы с Жильбертой разного мнения. Она хочет, чтобы я остановил свой выбор на фотографии, где скрипка закрывает мне половину лица. Невозможно ее убедить, что Боше она не устроит. Порой я ее не понимаю. Я не обращаю внимания на ее возражения. Выбираю снимок, где я изображен вполоборота, лицо хорошо освещено, глаза полузакрыты. И вовсе я не стремлюсь выставить себя в выгодном свете. Просто я всегда, насколько это было в моих силах, служил музыке. А если одной из фотографий, к счастью, удалось передать то, что я испытывал — уважение к исполняемому произведению, — то именно ее, а не какую-то другую надлежит передать прессе! Впрочем, решит сам Боше, я должен увидеться с ним в шестнадцать часов.
В эту минуту раздается звонок. Это как раз Боше. Он просит извинить его. Он должен вылететь в Рим. Но встреча наша все-таки состоится в его конторе. Мои партнеры очень милые люди, уверяет Боше, очень покладистые. У меня с ними не будет никаких трудностей. Гассан и Тазиев свободно говорят по-французски. Нет, старший по возрасту не Дютуа, а Тазиев. Превосходный парень, но у него были какие-то неприятности. Боше будет отсутствовать три дня. Он соберет нас снова, как только вернется…
— Боше должен уехать в Рим, — говорю я.
— Значит, ваша встреча не состоится! — восклицает Жильберта, глаза у нее загораются.
— Почему? Состоится. Его присутствие необязательно.
Жильберта размышляет.
— Ты твердо решил? — спрашивает она.
— О чем ты, Жильберта? Все уже подготовлено. Мы должны встретиться все вчетвером. Боше начнет рекламную кампанию. И ты бы хотела, чтобы я еще раздумывал?
Жильберта смотрит на меня с безграничным отчаянием. Она вглядывается в мое лицо, словно хочет определить, как велики моя сила воли и честолюбие. Потом отворачивается, идет на кухню. Я слышу, как она сморкается. Я курю сигарету за сигаретой, чтобы сдержать закипающий во мне гнев.
Унылый обед. Мы оба, и я и она, молчим. Жильберта погружена в какие-то свои думы. Вдруг она говорит мне:
— Ваша встреча назначена на шестнадцать часов? Значит, в шестнадцать все решится?
— Ну да.
— В таком случае…
Она не заканчивает фразу и снова отдается своим мыслям. Я не знаю, что у нее на уме, и это меня немного тревожит. Возможно, она заявит мне: «Между нами все кончено. Раз для меня нет больше места в твоей жизни, я предпочитаю уйти сейчас, сразу же, не откладывая».
Она убирает со стола. Я хочу ей помочь.
— Оставь, — говорит она сухо.
Я подхожу к окну. Улица почти пустынна. Все обедают. Есть же счастливые пары и в ресторанах, и в садах, и на вокзалах. В городе полным-полно счастливых пар. Я барабаню по стеклу. Мне нужно успокоиться. Я должен быть в форме, когда встречусь с этими тремя музыкантами, руководителем которых должен стать. Если я сразу не вызову у них доверия, все погибло. Струнный квартет — это нечто вроде группы воздушных гимнастов. Каждый без слов понимает другого, подхватывает то, что тот начал. Малейшая ошибка смертельна.
— Жак!
Я оборачиваюсь. Жильберта оделась, подкрасилась. Под мышкой у нее толстая тетрадь. Она собирается уходить.
— Жак… Я должна поговорить с тобой…
— Ну что ж, говори, дорогая… Обычно ты не прибегаешь к подобным церемониям. Это так важно?
— Да… Это гораздо важнее, чем ты полагаешь.
Еще немного, и она расплачется. Она протягивает мне тетрадь.
— Что это такое? — спрашиваю я.
— Сам увидишь… Это мой дневник… Все, что там написано, очень важно, потому что я веду его уже давно… Ты должен все прочитать… Ты обещаешь мне это? Все.
— Но почему?
— Прошу тебя. Не задавай мне вопросов… Сейчас немногим больше часа. У тебя есть время все прочитать до того, как ты отправишься на эту встречу. А я пойду пройдусь, поброжу. Лучше, чтобы ты был один. Я вернусь до твоего ухода, около половины четвертого.
— Послушай, Жильберта…
— Нет. Сначала прочти. Потом мы все решим.
Она кладет тетрадь на стол, подходит ко мне, сжимает мое лицо ладонями.
— Жак, — шепчет она. — Жак… Мы ставим нашу жизнь на карту… Я была не права, что так долго тянула. Прочти побыстрее… и прости меня.
Я протягиваю к ней губы. Она отступает, почти убегает. Слышу, как спускается лифт. Я открываю окно, чтобы позвать ее. Что все это значит?.. Я вижу ее внизу, она такая маленькая, переходит улицу. Исчезает. Я на скорую руку записываю все эти события. Женский дневник… Представляю, что это такое! Тут больше трехсот страниц! С тоской принимаюсь за чтение.
Телефонный звонок. Незнакомый голос:
— Алло?.. Мсье Кристен?.. Жак Кристен?
— Да, это я.
— Говорит Дютуа.
— Какая приятная неожиданность!
— Мы должны были встретиться с вами в шестнадцать часов у Боше… Но у меня неожиданно изменились обстоятельства. Не могли бы мы встретиться раньше?
— Охотно. Где вы сейчас?
— Совсем недалеко от вас. Мы только что пообедали вместе с Гассаном и Тазиевым. Я полагаю, проще всего было бы…
— Я бы мог подойти к вам.
— Нет! Нет! Это нам надлежит нанести вам визит, если мы вам не помешаем.
— Да вовсе нет… Приходите, когда вам будет угодно.
— Тогда прямо сейчас.
— Согласен. Я вас жду.
Они уже в пути. Мне не терпится встретиться с ними. Мне хочется ходить, говорить, действовать, я пишу, чтобы чем-то занять себя. Они уже в пути! Меньше чем через час квартет Кристена станет реальностью. Когда Жильберта вернется, я все ей объясню… Ее дневник мы прочтем с ней вместе сегодня вечером, вот и все. Откровенность за откровенность, я дам ей прочитать свой дневник. Она узнает, что я обманул ее доверие в «Свирели», а я узнаю, почему она, со своей стороны, разыгрывала эту комедию. А потом мы уничтожим всю эту кучу бумаг. Раз и навсегда подведем черту. И если она хочет вернуть себе свободу, что ж, пусть будет так! Теперь значение имеет только наша группа, наше будущее. Эти три человека, направляющиеся к моему дому, придадут наконец смысл моей жизни.
Только что я видел, как они, все трое, вышли из машины. Самый маленький держит под мышкой папку с бумагами. Они остановились на противоположном тротуаре. Один из них поднял голову, но это не Дютуа. Они собрались группой, посовещались. Маленький указал пальцем на самого высокого. Мне кажется, что они смущены. Высокий — это, вероятно, и есть Дютуа, Он будет говорить первым. Мне кажется, Дютуа был не выше меня ростом, но мне трудно определить, потому что я смотрю на них сверху. Впрочем, это, конечно, Дютуа. Они уже вошли в дом, я слышу, как лифт спускается им навстречу. Еще одно слово, чтобы сказать, как я счастлив, счастлив… Может быть, это моя последняя запись. Я буду слишком занят, чтобы вести дневник. Теперь лифт поднимается. Жильберта, ты должна знать: я очень любил тебя. Я и сейчас готов любить тебя, если ты не будешь мешать моей работе.
