— Расследование будет вести Табар, — сказал он.
— А мы?
— Мы будем продолжать свое дело здесь.
— Это как сказать. Если верить врачу, с Монжо дело дрянь.
— Пойду погляжу, — сказал Марей, сунув сигарету в карман.
Лицо Монжо было воскового цвета, глаза закрыты, скулы резко выступили, нос заострился — он выглядел уже мертвецом. Из стеклянного сосуда, подвешенного на кронштейне, спускалась резиновая трубка, исчезавшая под простыней. Дежурный инспектор встал.
— Как дела, Робер? — прошептал Марей.
Тихонько взяв стул, он сел возле Монжо. Едва заметное дыхание вырывалось сквозь сжатые зубы раненого, порою нервная судорога сводила ему рот. Тишина в этой слишком теплой комнате казалась еще более бесчеловечной, чем в одиночной камере. Марей разглядывал лежащего человека, который во мраке угаснувшего сознания боролся со смертью. Его лоб, волосы были в липкой испарине. Истина скрывалась тут, она притаилась в этой лишенной всякой мысли голове. Цилиндр… По всей стране полицейские в форме и в штатском останавливали людей, придирчиво изучали документы, проверяли багаж. На контрольных пунктах задерживали машины. Сторожевые катера пришвартовывались к борту кораблей, покачивались рядом с готовыми отплыть грузовыми судами. Но на самом-то деле тайник, укрывавший цилиндр, был тут, в одной из извилин этого уснувшего мозга. И Марей глядел на умирающего с какой-то нежностью. Ему даже хотелось влить в него частицу своей воли, своей энергии. Если бы посмел, он, подобно знахарю, положил бы свою широкую ладонь на это осунувшееся лицо. Но Монжо в одиночку вел свою битву. Марей бесшумно встал, взглянул на листок с температурной кривой у кровати и выскользнул из комнаты.
Хирург все еще был на операции. Марей ждал его, проглядывая медицинские журналы, от которых его клонило в сон. Он запрещал себе думать. Впервые за всю свою службу он боялся задавать себе какие бы то ни было вопросы. Он старался похоронить на дне своей памяти картины, которые с поразительным упорством всплывали снова и снова. Пустая комната, пустая лестница, пустой дом. А стоило ему случайно взглянуть на часы, как все та же мысль поражала его: пятнадцать секунд, чтобы исчезнуть… как на заводе!
Около полудня появился хирург. Он еще не успел снять белую шапочку, и халат его был в розовых пятнах.
— Комиссар Марей.
Они пожали друг другу руки.
— Есть надежда? — спросил Марей.
— Один шанс из десяти. Парень потерял много крови. Он алкоголик. Рана сама по себе хоть и тяжелая, но не смертельная. Я боюсь осложнений.
— Когда он придет в сознание?
Хирург с улыбкой развел руками:
— Вы слишком уж многого от меня хотите.
Он снял шапочку, расчесал пальцами светлые волосы и вдруг стал похож на мальчишку, глаза у него были голубые и очень ясные.
— Может быть, к вечеру… Вы собираетесь его допрашивать? Это исключено.
— Только одну минуту.
Голубые глаза смотрели сурово.
— И речи быть не может.
— Если бы вы знали, с чем это связано! — настаивал Марей.
— И знать не желаю. И еще, прошу вас, уберите инспектора, которого мне навязали. В палате не должно быть посторонних.
Марею нравилась властность других людей. Он смирился.
— Спасите его, — сказал он. — Обещаю вам, мы ничем не будем мешать.
И началось ожидание, кошмарное ожидание. Поначалу Марей изобретал тысячу всяких дел, чтобы как-то себя занять. Он еще раз проверил все меры безопасности, принятые Фредом. За кварталом, окружавшим больницу, где лежал в агонии Монжо, была установлена постоянная слежка. Марей составил новый рапорт, тщательно изучил весь больничный персонал, имеющий доступ к Монжо. Ведь если убийца исчезал, когда ему вздумается, он точно так же в любую минуту мог и возникнуть. Коридор, где находилась палата Монжо, охранял инспектор, дежуривший в бельевой. Каждые два часа Марей докладывал обо всем Люилье. Но начиная с пяти часов время словно остановилось. Иногда Марей приоткрывал дверь, смотрел на неподвижно лежавшего Монжо и со вздохом снова закрывал ее. Фред принес вечерние газеты. Печать опровергала недавние сообщения, теперь уже речь шла лишь об опытном цилиндре и опасность будто бы представляла только радиоактивность. Население призывали к спокойствию. Впрочем, все необходимые меры уже приняты, и расследование ведется успешно.
— Поглядели бы на людей! — добавил от себя Фред. — У всех поджилки трясутся. Газетные киоски берут штурмом.
Марей рассеянно просмотрел еще не просохшие газетные листы. То, что происходило за стенами больницы, его не интересовало. Круг его забот ограничивался длинным коридором с резиновой дорожкой и палатой. Тем не менее часов около шести раздался телефонный звонок, еще больше его растревоживший. Пуля, извлеченная из груди шофера, была выпущена из того же самого револьвера, из которого убили Сорбье. Эксперт не сомневался в этом. И в том и в другом случае оружие оставило на пуле характерную зазубрину.
Значит, Марей был прав. Оба эти дела связаны между собой. Но каким образом? Монжо не мог убить Сорбье, потому что оружие принадлежало тому, кто стрелял в него самого. А следовательно, и цилиндра он не похищал, так как теперь уже очевидно: убийца Сорбье и был вором. Что же это означает? И стоит ли дожидаться, пока Монжо придет в сознание? Снедаемый сомнениями, Марей так и эдак обдумывал все те же нелепые догадки и бредовые предположения. Может быть, Монжо написал Сорбье, чтобы предупредить его о визите таинственного посетителя?.. Глупо!.. И почему письмо заказное?.. В каких случаях люди посылают заказные письма? Если имеют дело с человеком упрямым или недобросовестным. Или же если хотят быть уверенными в том, что письмо передадут адресату в собственные руки… Это заказное письмо все усложняло. Марей на цыпочках снова подошел к палате и заглянул туда, пытливо всматриваясь в профиль шофера, надеясь, что родится какая-то новая мысль… Может быть, это два совсем разных дела? В доме у Сорбье Монжо мог украсть какой-нибудь документ, который потом пытался продать инженеру. Отсюда это письмо. А убийца тем временем задумал и осуществил похищение? И все-таки оба эти дела так или иначе связаны воедино с того самого момента, когда раздался второй выстрел. У комиссара разболелась голова.
— Не изводите себя так, — посоветовал Фред. — К чему?
Около восьми часов в палате Монжо появился хирург, а вслед за ним два санитара с передвижным перевязочным столиком. Марей остался в коридоре, его терзало беспокойство, словно он был ближайшим родственником Монжо. Он прислушивался к металлическому стуку инструментов, к звону каких-то склянок. И как назло, в этой проклятой больнице не разрешали курить! Когда хирург вышел, Марей вопросительно посмотрел на него.
— Все в том же состоянии. Сердце работает вяло. Температура держится… Ему будут переливать плазму.
— Он не заговорит?
— Ему и так нелегко поддерживать в себе жизнь. Он, можно сказать, на краю могилы.
