Учительница географии вечно ставила бессмысленные задачи вроде расчета количества пшеницы, необходимой, чтобы напечь хлеба на весь Восточный Йоркшир. Люси считала свое образование убогим, утилитарным и бесполезным. Ее никогда не учили карте мира, названиям стран и тому, что там увидишь при посещении. Единственное, почему она знала атлас настолько хорошо, что могла перечислить столицы всех стран в возрасте тринадцати лет, так это потому, что не один час посвятила их изучению по ночам. Остальные ученики в ее классе не отличили бы остров Уайт от Австралии и все же получали высокие отметки, потому что могли без запинки отбарабанить отличия между четырьмя породами свиней. Люси учила главные города, малые городки, языки, музыку страны за страной, но из принципа уделяла местным сельскохозяйственным вопросам минимальное внимание. Ее удовлетворяло собственное самообразование, хоть она и чуточку расстроилась, много лет спустя обнаружив, что атлас у нее под кроватью был устаревшим. Сказочные края вроде Цейлона, Формозы, Персии и Сиама теперь фигурировали под другими, менее экзотическими названиями
[26].
Войдя в дом, она последовала за стеснительной Кэролайн по пропахшему беконом коридору в заднюю комнату. Вошедший из сада отец Кэролайн сердечно поприветствовал их. Он был иностранец. В деревушке детства Люси это была самая отличительная черта. Иностранцев в округе было раз-два и обчелся, а он тут как ни в чем не бывало. В магазине она слыхала, что он русский, но, перебравшись в Британию, взял английское имя — Брайан Черч. Кэролайн упорно твердила, что он чистокровный британец, несмотря на его предательский акцент. Люси читала о России и считала, что настоящее имя Брайана Черча — Борис Чехов. Она иногда слышала, как он говорит в местных лавках скрипучим голосом, голосом шпионов и водки. Она слушала с другой стороны прохода в супермаркете, как он беседует с другим покупателем о цене на хлеб. Жаждала услышать, как он говорит о России, но не довелось. Так что она с волнением сидела в его задней комнате с географическим проектом под мышкой, отвечая на его привет.
Он тотчас же вышел, а глаза Люси обшаривали комнату в поисках русских кукол, балетных тапочек, медвежьих шкур — хоть чего-нибудь.
Дальше в рассказе зияла лакуна, где Люси не могла в точности припомнить, что происходило, но предполагает, что трудилась над проектом вместе с Кэролайн. Должно быть, они обсуждали пшеницу или кукурузу, нашли что-то, чтобы записать. Возможно, нарисовали план фермы. Зато она знает, что случилось после этого.
Она была наверху на лестничной площадке, перед ванной. Подергала за ручку, но дверь была заперта. Зашумела вода в смывном бачке, и отец Кэролайн вышел, вытирая ладони о брюки. Улыбнулся сквозь масляно-желтые зубы и извинился. Она улучила этот момент, чтобы уставиться на него своим пронзительным взглядом, в его русские зрачки, и узрела другую жизнь и страну.
Она хотела видеть его жизнь, прочесть ее, как книгу.
Он озадаченно поглядел на нее в ответ. Его густые брови нахмурились, губы поджались. Над самыми бровями начали набегать капельки пота. Он последовал за ней в ванную и, покряхтывая, избавил ее от девственности, тяготившей ее так давно. Когда Люси покинула дом двадцать минут спустя, ей было больно, а на бедре татуировкой отпечаталась форма водопроводного крана.
Следующие пару недель я думала, что стала наполовину русской. Тайком называла себя Ольгой, а дитя, как я думала, росшее во мне, — Наташей. Это были тягостные и волнующие дни. Но однажды утром Кэролайн в школу не пришла, и я узнала, что в предыдущий день ее отец вышел в море на своем каноэ. Грести обратно он не потрудился, и вечером его тело вынесло на берег. Из полурусской я стала полумертвой. И никакого ребенка внутри. Вообще ничего. Когда же об инциденте сообщили местные газеты, Люси открыла, что Брайан Черч прибыл вовсе не из России, а из Нидерландов.
Пока я рассказывала, Тэйдзи одной рукой обнимал мою голову. Легонько терся носом о мою щеку, так что его волосы щекотали мою кожу. Когда же я дошла до места о самоубийстве Брайана Черча, он чуточку отстранился. Я не заметила почти ничего, только что лицу стало холоднее. Я гадала, не наболтала ли лишнего, но потом уснула.
* * *
На следующий день между нами был холодок. Он старался не выказывать, что я шокировала его, но я знала. Когда мы днем шли к станции, он сфотографировал меня, но это было уже не то. Тот щелчок затвора не был естественной частью его движения, его обычным бессознательным действием. Он вглядывался в видоискатель, озабоченно перемещался, раздраженно хмурился, а потом, махнув рукой, сделал снимок.
— Тэйдзи, — сказала я. Но больше у меня слов не было.
Я не знала, что ему сказать, потому что не представляла, о чем он думает. Может быть, о том, что я была такой юной, а Брайан Черч таким старым, что я довела человека до суицида, что я трахалась с отцом школьной подруги, что Тэйдзи не мог смириться с фактом, что я спала с другим мужчиной. А мог думать, что Брайан Черч, подобно Сачи, принадлежит прошлому и негоже вызывать его из небытия. Теперь уж от него не избавиться.
Тэйдзи остановил взгляд своих карих прозрачных глаз на моем лице — быть может, уповая на откат ко вчерашней ночи, на некое чудо, способное вернуть мой рассказ туда, откуда я его выудила. Но это Люси уже было не по силам.
Глава 10
Остров Садо расположен на несчастном северо-востоке и столь же несчастном северо-западе, смотря где ты находишься и кто ты. В давние времена, когда Киото был столицей, все исходившее с северо-востока от города могло принести несчастье, включая и остров Садо. Этот факт я узнала от госпожи Като, покинувшей мужа и сына на острове, чтобы отправиться в Токио в поисках удачи. Остров, расположенный столь несчастливо, укреплен против злых духов многочисленными храмами. Я частенько об этом думала. Быть может, неустанное хихиканье госпожи Като тоже было крепостью против дурного. А может, она начала смеяться, только-только прибыв в Токио или когда нашла госпожу Ямамото и дом с глицинией над дверью и музыкой внутри. Но для меня дело обстояло иначе. Если отправляешься из Токио, Садо находится на северо-западе, а для Люси это направление более несчастливое. Она читала «Золотой храм»
[27] и отождествляла себя с трагическим монахом, которому предсказатель не велел путешествовать на северо-запад, потому что это навлечет несчастье. Туда-то он и отправился. Меня северо-запад не страшил; если уж на то пошло, несчастье так и влекло меня туда. Подобно герою Мисимы, уродливому заике Мидзогути, я нутром чуяла некую связь с местом, пронизанным лихом.
Лили ждала меня на платформе станции Токио. Мы должны были синкансэном
[28] добраться до Ниигаты, чтобы там сесть на паром до острова. Я сказала Тэйдзи о наших планах, но не ожидала, что он поедет. Насколько мне известно, Тэйдзи не бывал за чертой Токио с самого приезда в возрасте четырнадцати лет, чтобы впервые встретиться с дядюшкой Соутаро. Да и зачем бы ему? Со своим аппаратом долгими одинокими ночами на улицах он начал воспринимать Токио как безграничную субстанцию, голос, зовущий его, а потом убегающий и прячущийся. Для Тэйдзи каждая улица, мост или река были очередным звеном спирали, по коей он был вынужден следовать все дальше и дальше вовне, не находя конца. К чему же опровергать эту истину столь комично, сев на поезд и поехав за физические границы города и дальше, видя четкую линию, где кончается Токио и начинается загородная местность? И конечно, я думала, он не захочет быть со мной. Я слишком странная.
