XXI
— Ну и развратница ты, Пенелопа! — едко заметила Фиба.
Бывшая рыбачка все утро разгуливала по каморке и услаждала соотечественниц баснословными подробностями своего приключения с жеребцом. Оказывается, минувшим вечером этот титанически одаренный любовник еще и пригласил дружка, чтобы вместе насладиться дарами, столь щедро предлагаемыми Пенелопой.
Лисандра слушала ее и от души забавлялась. Потом ей пришло на ум, что до встречи с Эйрианвен она была бы, пожалуй, до глубины души оскорблена россказнями Пенелопы. Теперь ее душа словно бы сбросила груз, и с каждым днем у нее становилось все меньше забот.
— Ха! Я сразу-то даже не поняла, когда они сказали, что, мол, хотят сделать это по-гречески. — Пенелопа явно пропустила замечание Фибы мимо ушей и продолжала вовсю развлекать слушательниц. — Я ведь сама вроде гречанка, так в чем, думаю, дело? — Она задорно тряхнула головой. — Все скоро и выяснилось. Скажу, что я была как ломоть мяса, засунутый между двумя хлебными лепешками! После этой маленькой встречи меня уже никакими движениями не запугаешь, если кто-нибудь понял, о чем я…
— Да хватит тебе! — крикнула Фиба и запустила в Пенелопу подушкой, ибо та принялась пояснять свои слова непристойными жестами, используя кулак и руку до локтя.
От подушки, впрочем, она увернулась.
— Тоже мне, скромница выискалась, — сказала островитянка, села, бросила подушку обратно и показала Фибе язык.
Тут дверь закутка скрипнула. Женщины обернулись и увидели на пороге тощий силуэт наставника Палки. Парфянин с беспечным видом шагнул внутрь, неся в руке ведерочко с маслом.
— Доброе утро, красавицы, — проговорил он весело. — Как мы чувствуем себя сегодня?
— А тебе что за забота? — отозвалась Даная.
Еще недавно ее немедленно поколотили бы за подобное обращение, но арена быстро превращала новичков в ветеранов, и Палка начинал вести себя с ними сообразно их новому положению.
— Обижаешь, Даная, — сказал он афинянке. — Я забочусь лишь о вашем благополучии, в особенности же о твоем.
Парфянин чуть помолчал и добавил:
— Ты сегодня дерешься.
Даная чуть побледнела, но кивнула и напустила на себя решительный вид.
— Но первой выйдет биться Пенелопа. — Палка поставил ведерко на пол. — Или я должен был сказать «Патроклия, меч смерти»? Готовься, девочка!
Пенелопа выглядела слегка оробевшей, и наставник это заметил.
— А ты думала, что дело так и обойдется пирами, весельем и подглядыванием за чужими боями? Пора уже тебе отрабатывать ту пропасть денег, которую мы на тебя затратили.
Пенелопа передернула плечами и начала стаскивать тунику. Когда она повернулась к Палке и выгнула бровь, тот хихикнул и вышел за дверь.
— Глазам своим не верю, — сказала Лисандра. — Уж кого-кого одолела бы скромность, но тебя…
Пенелопа пожала плечами и пробормотала:
— Лучше поздно, чем никогда.
Лисандра поднялась и зачерпнула из ведерка горсть масла.
— Что ж, смотри, береги эти вот места, — сказала она, густо смазывая ягодицы бывшей рыбачки. — Полагаю, ты найдешь им доброе применение.
* * *
— Что-то сомнения меня гложут, — глухо проговорила Пенелопа сквозь шлем. — Не стать бы посмешищем.
То, что Палка заставил ее выступать в качестве мирмиллона, то есть «рыболова», уже стало предметом для шуток.
Вооружение такого бойца нельзя было назвать ни тяжелым, ни легким. Голову мирмиллона защищал богато украшенный шлем, снабженный полным забралом, правую руку и плечо прикрывал кожаный рукав. Однако самым главным средством его обороны был крупный изогнутый щит, который Пенелопа держала на левой руке. Ее торс оставался открытым, чтобы в случае ранения зрители увидели как можно больше крови. Полные груди эллинки, конечно же, были обнажены для всеобщего любования.
— Даже не задумывайся. — Лисандра похлопала ее по плечу. — Вид у тебя грозней некуда!
Пенелопа залилась краской смущения, заметной даже под шлемом.
— Ну да… — сказала она.
Глашатай выговорил положенные слова, под звуки труб распахнулись ворота жизни. Пенелопа решительно вскинула голову и шагнула через порог на арену.
Ее выставили против тяжеловооруженной воительницы, называвшейся гопломахой. Щит у соперницы был круглый, а шлем — весьма старомодный, увенчанный гребнем. Такие в стародавние времена носили прославленные греческие гоплиты. Крупная стрелка, прикрывавшая нос, и массивные нащечники не давали рассмотреть лицо воительницы. Для зрителей обе соперницы оставались, в общем, безликими. Пенелопа присмотрелась к смуглой коже гопломахи и решила, что та, вероятно, была из какого-то восточного племени. И точно, ее представили зрителям как Дракку из Сирии.
Рабы-служители поднесли женщинам мечи. Они подняли их, салютуя Фронтину, повернулись одна к другой и прикрылись щитами.
Пенелопа шершавым языком облизала пересохшие губы. Товарки считали ее шумной и развязной болтушкой, но сейчас ей было откровенно не по себе.
«Еще бы, — подумала она, делая шаг навстречу Дракке. — Надо быть полной дурой, чтобы выходить на арену и самодовольно ожидать легкой победы».
Рыбачка вспомнила один из первых уроков в гладиаторской школе, когда Катувольк велел им разить соломенные чучела. Она представила себе, что сейчас ей предстоит выполнить такое же упражнение, и устремилась вперед. Ее крепкие ноги живо набирали разгон, расстояние между противницами быстро сходило на нет.
Однако сирийка была вовсе не безответной соломенной куклой. Она приготовилась достойно встретить соперницу.
Щиты с громким треском врезались один в другой, толпа восторженно закричала. Меч Пенелопы сверкнул, опускаясь, но лишь лязгнул по краю щита-гоплона, которым орудовала Дракка. Сирийка крякнула от усилия, ударила в ответ и вскользь достала коренастую гречанку сбоку по голове. Металл не поддался, но у Пенелопы зазвенело в ушах. Она заскрипела зубами и подала щит вперед, стараясь оттолкнуть более легкую соперницу.
Но Дракка оказалась слишком хитра. Она не стала отвечать силой на силу, лишь чуть повернулась, пропустила мимо тычок Пенелопы и заставила ту потерять равновесие. Эллинка шатнулась вперед, и клинок провел кровавую черту на ее спине. Зрители встретили первую кровь взрывом ликования. Пенелопа вскрикнула, настигнутая болью, но все-таки отмахнулась мечом, стараясь хотя бы отогнать Дракку. Пот заливал ей лицо, глухой шлем не давал вздохнуть полной грудью, все же она вовремя повернулась, чтобы встретить нападающую сирийку.
Пенелопу внезапно охватила ярость. Она издала боевой клич и устремилась вперед. Клинок рыбачки врезался в дерево щита гопломахи. Пенелопа удвоила усилия, стараясь вовлечь Дракку в соревнование на выносливость. Она была уверена в своем преимуществе. Теперь ее совсем перестала донимать боль, зато начали брать свое долгие месяцы изнурительного учения. Она вдруг ощутила такую свободу духа и тела, с которой не могло сравниться ни одно мгновение земного блаженства, пережитое ранее. Меч был живым продолжением руки островитянки. Разум, тело и дух женщины пребывали в полной гармонии, упивались яростью битвы, предугадывая движения соперницы.
