То, что она достойно отвечала на их грубые шутки, являя отменное лаконическое остроумие, со временем заставило легионеров признать ее чем-то вроде живого талисмана, приносившего им удачу. Ее в конце концов приняли как свою. Это значило для Лисандры куда больше, чем она готова была признать. Она стала-таки одной из них — проверенной предсказательницей, жрицей, а кое для кого, в том числе для Паво, даже другом.
Потом, во время очередного и самого обычного плавания через Геллеспонт, и разразилась та буря. Разгневанный Посейдон отправил на дно всю центурию, отчего-то пощадив только ее. Паво еще пытался доплыть к ней, чтобы помочь спастись, но сам первым выбился из сил, и тяжелые доспехи увлекли его под воду. Его хриплые крики до сих пор преследовали Лисандру во сне. Посейдон, потрясатель земной тверди, от века ненавидел свою единокровную сестру Афину. В ту ночь он одним махом лишил ее жрицу друзей, достоинства и свободы. Избавление от смерти обернулось плевком в душу. Будь ее воля, Лисандра предпочла бы утонуть вместе со всеми, но не жить в рабстве.
Последний круг подходил к концу, и она немного сбросила темп. Нахлынувшие было воспоминания в итоге оказались немногим веселей безрадостного настоящего. Лисандра заново отыскала глазами статую римской Афины и спросила ее, за что же ей была отмерена столь жестокая участь.
Увы, безмятежное мраморное лицо никак ее не надоумило.
V
Гоняли их немилосердно.
С рассвета до самого заката новые рабыни изнемогали в гимнастических упражнениях, после которых у них едва хватало сил дотащиться до крохотных жилых уголков казармы. Здесь их приковывали и оставляли до нового утра, когда снова начиналась муштра. Даже Лисандра, привыкшая гордиться своей подготовкой, находила подобный распорядок изматывающим.
Обычно день начинался с бега вокруг луда. Девушки бегали в рваном темпе — то трусцой, то стремительными рывками. Считалось, что от этого увеличиваются легкие, а в ногах прибывает силы. Затем следовал легкий завтрак для тех, кто надеялся удержать его внутри, и начиналась основная работа.
Новичкам еще не давали упражняться с деревянным оружием. Палка не уставал напоминать невольницам, что прежде следовало должным образом укрепить их тела. Предполагалось, что на это потребуется несколько недель.
Они подтягивались на перекладине, стараясь коснуться ее подбородком, либо ложились на землю и садились быстрым усилием мышц живота, как только Палка выкрикивал лающую команду. Опять и опять — раз за разом!
Лисандра и германки, с которыми ее привезли, давно уже влились в большую группу других новичков, последних приобретений ланисты. Всех их беспощадно принуждали к работе. Тех же, кто не показывал должного усердия, ожидал стимул — от посоха из лозы до березовой палки.
Не один только Палка ставил невольницам синяки. Наставники регулярно менялись. Скоро Лисандра выучилась отличать жестких, но справедливых от несправедливо жестоких.
Одного типа звали Нестасен. Он был родом из Нубии. Солнце дикой родины сожгло его кожу до угольной черноты. Это был здоровяк, весь увитый бугристыми мышцами и заросший странным волосом, похожим на крученую проволоку. По какой-то лишь ему известной причине он с первого дня очень невзлюбил Лисандру. Спартанка стоически выносила его неприязнь, помалкивала и трудилась изо всех сил. Но Нестасен находил явное удовольствие в том, чтобы лишний раз вытянуть ее кнутом даже тогда, когда у нее все получалось лучше некуда и она сама это понимала. Ей оставалось только молча принимать очередное наказание и тихо радоваться раздражению нубийца.
Женщины дружно симпатизировали другому наставнику, по имени Катувольк. Этот молодой галл любил поорать на них, но руки распускал редко. Скоро Лисандра выяснила, что его гладиаторскую карьеру прервал удар меча, пришедшийся в колено. От Катуволька можно было ожидать снисхождения. Особенно это касалось рабынь из диких племен, с которыми его связывало нечто вроде родственных чувств.
А еще был Тит — средних лет римлянин, продубленный, точно кожаная кираса, придирчивый и суровый. Он не стеснялся пускать в ход кнут, если считал это необходимым, но зря с поркой не усердствовал. В отличие от других наставников, Тит был не из гладиаторов, а из отставных солдат — свободный человек, никогда не ведавший рабства. Похоже, он уже вышел из того возраста, когда причиняют боль ради боли. Как поняла Лисандра, он стремился вколотить в своих учениц дисциплину и выдержку, а не просто так размазать их по земле. Скоро те невольницы, которые худо-бедно владели латынью, прозвали его Центурионом.
Приглядываясь к новичкам, Лисандра скоро заметила между ними большую культурную разницу. Дикарки — будь то германки, галлийки, британки или уроженки неведомых стран, лежащих по ту сторону Понта Эвксинского, — составляли свой круг.
Женщины из южного и восточного Египта, сирийки и эфиопки образовали другую группу. Они держались особняком и беспрестанно болтали друг с дружкой на своих отрывистых наречиях.
Что до самой Лисандры, она примкнула было к группке, состоявшей из римлянок, италиек, уроженок Сицилии и Эллады. Увы, здесь не было никого из Спарты, кроме нее самой. С Лисандрой пытались заговаривать, но она слушала пустопорожнюю болтовню и все более убеждалась в том, что непокоренная Спарта воистину была величайшим полисом Эллады. Конечно, Лисандра вежливо отвечала, но что могло у нее быть общего с этими швеями и неудачливыми женами, никогда прежде не знавшими ни трудностей, ни настоящей работы?
Спустя некоторое время никто уже не делал попыток с ней подружиться.
В одиночестве и темноте своей казарменной конуры Лисандра еженощно возносила Афине молитву о разрешении от рабских уз, но богиня не посылала ей никакого ответа. Лисандра понимала, отчего так. Она была рабыней, а боги не склоняют уха к недостойным молитвам рабов.
Это была ее главная боль, превыше побоев и мучительных упражнений. Величайшим бесчестьем для любого спартанца было признание даже себе самому в том, что он испытывает страдания.
В темные предрассветные часы Лисандра не раз уже спрашивала себя, а имеет ли она нынче право называться спартанкой.
* * *
В то утро ее, как всегда, разбудил грохот открываемой двери. Лисандра вскинулась на соломенной подстилке, села и стала потягиваться, вздрагивая, когда болью отзывались свежие отметины на спине. Вот кто-то отпер снаружи дверь ее закутка, и проем заполнила мощная фигура Нестасена. Черная рожа нубийца по обыкновению кривилась в глумливой ухмылке.
— И почему это у тебя всегда воняет хуже, чем у всех остальных? — спросил он для начала.
Лисандра поднялась на ноги и пожала плечами.
— Возможно, потому, что тот смрад, который ты здесь оставляешь, не успевает выветриться, — сказала она.
Гигант-нубиец угрожающе шагнул внутрь.
— Скажи спасибо, дрянь, за тот жезл, что опускается тебе на спину. Может, другой жезл, пришедшийся в другое место, скорее научил бы тебя почтительности.
