После этой тирады все мы на некоторое время примолкли, а потом разговор понемногу перешел на мирские темы и в конце концов – на перемывание косточек московским коллегам. Особенно досталось одной ученой даме, Тамаре Павловне Максимовой. Тамара Павловна писала в огромных количествах бешено популярные книжки на тему «трансперсонализм и лечение алкоголизма» и закатывала к небу глаза, произнося такие выражения, как «океанический экстаз» или «вулканическое переживание». Однако злые и даже не очень злые языки говорили, что Тамара Павловна боялась психоделической практики как черт ладана и что ее собственный трансперсональный опыт близок к нулю. На практиках же типа холотропного дыхания она обычно сидела, скрестив ноги «по-турецки» – в сукх-асане, как она предпочитала выражаться, – возведя очи горе, и вместо интенсивного доведения легких до состояния гипервентиляции занималась дыхательными упражнениями, описанными в книгах типа «Йога для здоровья». К этому образу Андрей добавил еще одну черточку: на некоей вечеринке она разоткровенничалась и сказала, что ей всегда хотелось, чтобы ею овладели прямо на столе. По этому поводу я заметил, что ее понять можно: все мужики интеллигентничают и политкорректничают, а у женщин сексуальные комплексы развиваются.
К положительным чертам мадам Максимовой относилось ее вполне бескорыстное стремление помогать молодым ученым, однако после того, как они становились «на ноги», видимо так и не овладев своей патронессой на столе, она утрачивала к бывшим подопечным какой бы то ни было интерес. Известна была Тамара Павловна и своим свободомыслием, иногда довольно своеобразным. Так, в середине брежневской эпохи сия дама опубликовала некий труд о трансперсональных корнях музыки Скрябина, в библиографию которого исключительно по недосмотру редакторов и главлита включила труды всех «отказников» и «невозвращенцев», гордо заявляя всем коллегам, что «вот все боятся и не делают», а она «не побоялась, и все прошло». Между тем после выхода книги кто-то все-таки настучал, в результате чего несчастных издательских редакторов чуть было не выгнали с работы. А Тамара Павловна ходила вся в белом.
Я так подробно пересказал эту историю, чтобы лучше охарактеризовать институтские нравы и обстановку в институте со всем ее колоритом. Без таких деталей академическую жизнь не понять, ибо она – не только исследования и публикации, но и отношения между сотрудниками – личностные, бытовые и профессиональные.
Изрядно накачавшись пивом и перемыв косточки всем наиболее колоритным фигурам питерского и московского трансперсонализма, мы наконец-то вышли на улицу. Наступающий вечер не чувствовался: разгар белых ночей! Тепло, вот-вот полетит тополиный пух – для Питера достаточно редкий, мягкий июнь. Вскоре мы расстались. Сергей отправился восвояси к Пяти углам, Андрей пошел в сторону Невского, чтобы до поезда побродить по легендарному проспекту, ну а я пешком направился к Исаакиевскому собору и потом по Дворцовому мосту перешел на Петроградскую сторону, где и жил на Съезжинской, совсем недалеко от зоопарка.
Инна открыла дверь со словами: «А тебя опять ждут».
– Господи боже мой, неужели это опять Гданьский?
– He-а, какой-то неизвестный тип.
Я устремился в свою комнату. Там с книжкой в руках сидел Андрей, с которым мы только что расстались на Вознесенском.
– Не удивляйтесь, Константин. Мне надо с вами поговорить, притом наедине, без Сергея. Он хороший парень, но тут совершенно лишний. А ваш адрес мне дал Илья Гданьский.
«Значит, я все же не ошибся, – пришло мне в голову, – без Ильи тут не обошлось».
– Хотите чаю?
– Да, не откажусь.
– Инна, принеси нам, бога ради, чаю.
– Ладно, сейчас.
– Слушаю вас.
Дальше все повторилось, как в дурном сне.
Просто день сурка какой-то. Андрей вещал с профетическим пафосом про Саббатая Цеви, возвращение оного из-за реки Самбатион, а также о двух Светах и о вечном покое Абсолюта до того, как некоему его аспекту пришла – в голову или куда там еще – блажь заняться творением. Он даже спел довольно приятным тенором что-то на иврите.
– Это о предвечном покое, о котором тоскует Свет-дракон, – пояснил он.
В общем, клиника. Групповое помешательство у них, что ли? Чтобы сбить с моего гостя пафос, я начал что-то говорить про Мартина Лори, он же Ицхак Лейб га-Коген, его интернетовской рассылке и сайте. Андрей небрежно отмахнулся от меня и сказал, что все это лажа.
– Ну хорошо, пусть лажа, но от меня-то вы чего хотите?
Он стал говорить что-то довольно невнятное о мистическом опыте и благе всех существ – подробностей я даже не запомнил. Когда же Андрей понял, что меня его разглагольствования мало интересуют – хотя слушать его было довольно приятно, модуляции его голоса чем-то завораживали, – то начал прощаться:
– Ну ладно, я пошел, да и поезд уже скоро. Вы позволите, по крайней мере, иногда звонить вам или посылать мейлы и консультироваться по разным релевантным, так сказать, вопросам?
– Послезавтра я на неделю отбываю в Гонконг, а после возвращения – милости просим!
– Ну и на том спасибо.
– Не за что – you are welcome!
Я проводил Андрея до двери, он выглядел вполне энергичным и отнюдь не обескураженным моим отказом. Видимо, он был уверен, что никуда я от него не денусь и наши мистические собеседования продолжатся. Ну-ну, надежды юношей питают… Мы попрощались как ни в чем не бывало, и Андрей быстро стал спускаться по лестнице, а я закрыл дверь и запер ее на цепочку. Меня беспокоил только один вопрос: «Если он не сумасшедший – не могли же они с Ильей помешаться синхронно, – то что все это значит?»
Ночью мне приснился загадочный сон, почти видение. Я видел ночную улицу, освещенную факелами, по которой столь быстро, сколь позволяли ему длинные и широкие одежды, целеустремленно шествовал какой-то человек в пурпурном – нет, даже кроваво-красном – облачении. За ним шла, почти бежала, толпа людей в традиционных ближневосточных одеяниях; у некоторых мужчин, правда, почему-то были отчетливо видны хасидские пейсы. Создавалось впечатление, что человек в красном ведет всю эту толпу к какой-то прекрасной и высокой цели. Вдруг у какого-то здания (синагога, подумал я) он остановился, резко развернулся лицом к толпе внизу (поскольку улица поднималась в гору) и вскинул руку. Тут внезапно его внешность начала меняться, и он то превращался в высокого мужчину с красивой окладистой бородой, в белых одеждах, сияющих словно снег под горным солнцем (как Иисус на иконах Воскресения Христова, подумал я), то становился змееподобным существом, драконом, с кожистыми, как у летучей мыши, но тоже сияющими крыльями. Кто одолеет в нем – Муж славы или Светозарный дракон, – мне, впрочем, узнать не удалось: прозвенел звонок, и я сразу же по привычке спустил ноги с дивана.
Все утро в голове у меня был туман и крутилась, без конца воспроизводя себя, известная мелодия с нелепыми словами:
Мы смело в бой пойдем за Машиаха И как один умрем,
