Сэм Салазар не был убежден: «Несмотря на всю свою опытность, чародей Командор относится с нетерпимостью к новым идеям».
Хейн Хусс тяжеловесно повернулся на табурете и смерил Салазара прозрачными, как вода, глазами: «О каких новых идеях ты говоришь? О своих собственных?»
«Об идеях, новых для меня – и, насколько я знаю, для Исака Командора тоже. Но он не говорит ни „да“ ни „нет“».
Хусс вздохнул и устроил поудобнее свою монументальную тушу на табурете: «Говори же! Расскажи, в чем заключаются эти идеи, я смогу оценить их новизну».
«Прежде всего я размышлял по поводу деревьев. Они чувствительны к свету, влаге, ветру, давлению. Чувствительны – то есть чувствуют. Может ли человек связаться с душой дерева и познать его ощущения? Если дерево обладает сознанием, такая способность могла бы оказаться полезной. Человек мог бы выбирать деревья своими часовыми в стратегически важных местах и вселяться в них по своему усмотрению».
Хейн Хусс скептически отнесся к такой гипотезе: «Любопытное наблюдение, но практически нецелесообразное. Для чтения мыслей, внушения одержимости, телепатического зрения и прочих взаимодействий такого рода требуется, в качестве основного исходного условия, психическая совместимость. Умы должны быть способны к отождествлению в некой определенной среде. Если между ними нет такого симпатического подобия, между ними нет связи. Дерево полярно противоположно человеку; представления дерева и человека несоизмеримы. Поэтому что-то большее, нежели едва уловимый намек на взаимопонимание, следует рассматривать, как настоящее чудо волшебства».
Сэм Салазар горестно кивнул: «Я это понимаю. И в свое время надеялся приобрести способность к такому отождествлению».
«Для этого тебе пришлось бы превратиться в растение. Дерево же, несомненно, никогда не станет человеком».
«Я рассуждал таким же образом, – сказал Сэм. – Зашел один в рощу и выбрал высокое хвойное дерево. Погрузил ступни в лесную подстилку и стоял там голый, молча, под солнцем, под дождем – на рассвете, в полдень, в сумерках, в полночь. Изолировал ум от человеческих мыслей, закрыл глаза, чтобы ничего не видеть, заткнул уши, чтобы ничего не слышать. Ничего не ел, впитывая только солнечный свет и дождь. Пустил корни из ног, вырастил ветви из торса. Тридцать часов я простоял, а через два дня – еще тридцать часов и еще через два дня – снова тридцать часов. Превратился в дерево настолько, насколько это возможно для существа из плоти и крови».
В глубине груди Хейна Хусса послышалось громкое басовитое бульканье – рассказ ученика позабавил его: «И тебе удалось отождествиться с деревом?»
«Ничего особенного не получилось, – признался Сэм Салазар. – В какой-то мере я чувствовал то, что чувствовало дерево: воздействие света, покой темноты, прохладу дождя. Но визуальных или слуховых ощущений не было. Никаких. Тем не менее, я не сожалею об этой попытке. По меньшей мере она позволила мне научиться самодисциплине».
«Любопытный эксперимент, даже если он не позволил получить конкретные результаты. Твоя идея, конечно, не отличается поразительной оригинальностью, но твой эмпирический подход – если воспользоваться архаическим термином – отличается смелостью и, конечно же, вызвал недовольство Исака Командора – он терпеть не может суеверия предков. Подозреваю, что он устроил тебе выговор за легкомыслие, метафизические заблуждения и одухотворение неодушевленных объектов».
«Так оно и было, – кивнул Сэм Салазар. – Он говорил очень долго».
«Заруби это себе на носу. Исак Командор иногда не умеет убедительно разъяснить самые очевидные вещи. Тем не менее, позволь мне привести в качестве примера лорда Фэйда, считающего себя просвещенным человеком, свободным от предрассудков. При этом, однако, он ездит в ветхом древнем экипаже, носит с собой лучемет шестнадцативековой давности и полагается на Адское Жерло в том, что касается обороны оплота Фэйдов».
«Возможно – подсознательно, по меньшей мере – он тоскует по временам древней магии», – задумчиво предположил Сэм Салазар.
«Возможно, – согласился Хейн Хусс. – И ты тоже по ним тоскуешь?»
Сэм колебался: «Древность окружена своего рода романтическим ореолом, налетом безумного величия… Но, разумеется, – поспешил прибавить Сэм, – мистицизм не может заменить ортодоксальную логику».
«Конечно, нет, – кивнул Хусс. – А теперь ступай! Мне нужно подумать о завтрашних событиях».
Сэм Салазар удалился, а Хейн Хусс, ворча и постанывая, заставил себя подняться на ноги. Он подошел к завесе входа в шатер и выглянул, обозревая лагерь. Все уже утихло. Вместо костров остались тлеющие угли, бойцы лежали в ямах, выкопанных во мху. На север и на юг простирались леса. Среди стволов и на холмистой равнине можно было заметить мелькающие огоньки – туземцы собирали споровые стручки мха.
Хусс осознал чье-то приближение. Повернув голову, он увидел закутанную фигуру чародея Энтерлина – тот скрывал лицо, говорил только шепотом и переиначивал естественную походку, переставляя ноги так, словно шел на ходулях. Таким образом Энтерлин надеялся повысить свою сопротивляемость враждебным чарам. Неосторожное проявление того или иного недомогания – ухудшения зрения, малоподвижности суставов, забывчивости, меланхолии, тошноты – могло иметь решающее значение и сделать человека уязвимым к порче. Поэтому чародеи старались казаться здоровыми и бодрыми, даже если в одиночестве им приходилось передвигаться на ощупь или судорожно сгибаться пополам от боли.
Хейн Хусс позвал Энтерлина и приподнял завесу входа. Энтерлин проскользнул в шатер; Хусс открыл шкафчик, вынул из него флягу и налил содержавшуюся в ней жидкость в пару каменных стопок: «Всего лишь стимулирующая настойка – не придавай этому напитку особенного значения».
«Хорошо! – прошептал Энтерлин и взял дальнюю, а не ближнюю стопку. – В конце концов даже нам, чародеям, нужно время от времени расслабляться и становиться обычными людьми». Повернувшись спиной к Хусса, он слегка раздвинул стопкой складки капюшона и выпил настойку. «Освежает! – прошептал он. – Да, нам не мешает освежиться – завтра предстоит много работы».
Хусс отозвался булькающим смешком: «Завтра демоны Исака Командора схватятся с демонами Андерсона Граймза. Другим останется выполнять только второстепенные обязанности».
Энтерлин, судя по всему, вопросительно разглядывал Хусса через черную вуаль, скрывавшую глаза: «Командору доставит удовольствие такая возможность. Его неистовство подавляет меня, его влияние приумножается успехом. Он – пламенный человек, а ты – человек ледяной».
«Лед гасит пламя».
«Пламя иногда плавит лед».
Хейн Хусс пожал плечами: «Неважно. Меня одолевает усталость. Время безжалостно ко всем без исключения. Прошло лишь несколько минут с тех пор, как молодой ученик заставил меня почувствовать, насколько я одряхлел».
«Тебе есть чем гордиться. Ты – влиятельный чародей, главный чародей Фэйдов».
Хейн Хусс осушил каменную стопку, отодвинул ее: «Нет. Я достиг вершины ремесла, мне больше не к чему стремиться. Только ученик Сэм Салазар приходит ко мне в поисках чего-то большего, чего-то всеобъемлющего. Приходит советоваться, а я не знаю, чтó ему сказать».
