Последний вираж нарушил спокойное течение мыслей майора. Он уже какое-то время поднимался наверх, пробираясь между лесом и солнцем, и вдруг увидел впереди замок, встречи с которым ждал с самого приезда в Германию.
В конце девятнадцатого века немецкие монархи и аристократы подхватили странную болезнь – синдром укрепленного феодального замка. Они заказывали архитекторам красивые новые крепости с башенками и зубчатыми стенами, и те, вдохновляясь средневековыми канонами красоты, перегружали свои творения деталями. Лучшим (или худшим) образчиком неоготического стиля был замок Нойшванштайн Людвига Второго Баварского, настолько нереальный, что Уолт Дисней сделал его логотипом своей компании.
Над темными соснами вырисовывался другой – белоснежный – образчик этого рода безумия. Замок Гейерсбергов походил на ракету на стапеле. По верху каждого фасада струились каменные кружева, на террасах горгульи танцевали танго с грифонами, башни, слишком высокие, слишком островерхие, возвышались над всем ансамблем.
Он доехал до рвов с водой, защищавших логово Гейерсбергов, преодолел подъемный мост и попал во двор, где увидел продолжение эстетического бреда. Портал в виде круглой арки, романские крестовые своды, витражные окна…
Ньеман вылез из машины и сделал несколько шагов. Под ногами скрипел гравий, журчали фонтаны, исполняя изящную, хотя и чересчур претенциозную симфонию. На центральном крыльце его уже ждал мажордом.
Сыщику пришлось ждать в просторном холле, у подножия мраморной лестницы, которая вела на верхние этажи. Ньеман заранее договорился, и его должны были встречать. Он обернулся, услышав жужжание автоматического инвалидного кресла, и подумал, что здешний «феодал» вряд ли удивит его необычными откровениями.
Франц Карл Хайнц фон Гейерсберг напоминал профессора Ксавье, ментора-телепата из фильмов о Людях-Х. Не просто напоминал – был точной его копией. Совершенно лысый, лицо костистое, болезненное, глубоко посаженные глаза, высокие скулы, челюсти, как у крокодила… У этого человека не было ни одной общей черты с Лаурой Великолепной и Юргеном Рыжим. «Ничего удивительного, – сказал себе Ньеман, – он всего лишь дядюшка, мертвая ветвь на семейном древе».
Они представились друг другу – очень коротко, по-деловому, – и Гейерсберг предложил:
– Сегодня на редкость солнечный день, давайте выйдем на воздух.
Ньеман последовал за коляской через огромный зал, не имея возможности как следует разглядеть мебель, гобелены, охотничьи трофеи, декор из кованого железа. Они вышли на другую террасу, нависавшую над французским парком. Повсюду была расставлена кованая, выкрашенная в белый цвет мебель в стиле «Relais&Chateau».
– Прошу, садитесь.
Франц фон Гейерсберг уже устроился за круглым столом, по праву заняв лучшее место. Ньеман сел спиной к парку – сейчас ему было не до красот.
– Хотите кофе?
Не дождавшись ответа, граф позвонил в старинный колокольчик, последовала пауза, заполненная щебетом и чириканьем птиц и хрустальными голосами фонтанов, потом появился мажордом с серебряным подносом. Они молча пили кофе из белых чашек с золотой каймой, атмосфера была спокойная, без малейшей враждебности. Дуайен группы VG был вполне расположен к майору французской полиции. Он сказал, поставив чашку на стол:
– Ну что же, давайте сыграем в вопросы и ответы.
28
Он продолжил, не дав гостю даже открыть рот:
– Надеюсь, вам нравится в Стеклянном Доме?
Ньеман осторожно избавился от хрупкой чашки, постаравшись сделать это как можно изящнее.
– Конечно, ваша племянница очень гостеприимна.
– Вам известно, что Лаура – еще и моя крестница? Я отношусь к ней как к дочери…
«Старикан решил не ходить вокруг да около, – подумал сыщик. – Другой бы спорил, но не я…»
– Вы так же относились к Юргену?
– Юрген…
Франц повторил имя племянника задумчивым тоном, но лицо его при этом сморщилось, как гуттаперчевая маска. Он превратился в хищного двойника профессора Ксавье: орлиный нос, цепкий взгляд, поза (пусть и вынужденная, продиктованная коляской) дремлющего грифа, спрятавшего голову под крыло.
Пауза затянулась, потом старик распрямил плечи и посмотрел Ньеману в глаза.
– Конечно, – заявил он безапелляционным тоном. – Юрген был взбалмошен, непредсказуем, но я любил мальчика ничуть не меньше, чем его сестру.
– Что именно вы называете взбалмошностью?
– Бросьте, вы наверняка слышали о некоторые его… вкусах?
– Мы не считаем, что смерть вашего племянника как-то с ними связана. Мне нужно знать, был ли Юрген странным в обыденной жизни?
Франца озадачил вопрос полицейского, и Ньеман пояснил:
– Я говорю о скачках настроения, высокомерных замечаниях, резкой, нелицеприятной реакции на окружающих, которые могли бы стать причиной враждебного к нему отношения.
– Юрген «стоил» порядка пяти миллиардов евро, и если у него были враги, то уж точно не потому, что он часто вставал не с той ноги.
– Я имел в виду не деньги. Варварский способ убийства, необычность мизансцены на месте преступления подразумевают скорее глубоко личный мотив, очень старый гнев. Месть.
– Месть?
В зеленых глазах Франца полыхнул неистовый огонь.
– Это всего лишь гипотеза, – счел нужным добавить сыщик.
Аристократ в ответ неодобрительно дернул шеей. Чего еще ждать от рядового французского легавого…
– Расскажите мне об отношениях между Лаурой и Юргеном, – попросил Ньеман, чтобы отвлечь графа.
– Они были неразлучны. Во всем друг друга поддерживали…
Это Ньеман уже понял.
– Даже когда выросли?
– Между ними не было места секретам и умолчаниям.
Майор подумал об обмене сексуальными партнерами, который практиковали брат с сестрой, но решил не атаковать эту тему «в лоб».
– Оба не состояли в браке и не имели официальных спутников – насколько нам известно. Могла их родственная близость мешать налаживанию семейных отношений?
Франц сделал кому-то знак, и мажордом вернулся с кофейником.
– Рискую повториться, – сказал граф, – и все-таки: истинно богатые люди изолированы от общества. Все были очень милы с Юргеном и Лаурой, но кому они могли доверять? Разве что друг другу.
– А Максу и Удо?
Граф резко махнул рукой, как будто сметал со стола крошку:
– Они – совсем другая история.
– Какая именно?
– Нечто вроде вывернутого наизнанку аргумента Паскаля
[27]. Все дозволено. Если Бог существует, Он меня простит. Если нет – уж я этим воспользуюсь.
