Немец так изумился абсурдности этой тирады, что даже сделал шаг назад:
– Да кем вы себя возомнили?
– Всего лишь надежным напарником, который с самого начала расследует дело вместе с вами. Останемся сплоченными, Кляйнерт, это наш шанс схватить убийцу.
Немец словно бы увидел его новыми глазами. Возможно, он сумеет держать на поводке этого старомодного хвастуна, этот ходячий анахронизм и сделает из него надежного союзника в неравном соревновании с полицейскими из Управления уголовной полиции.
– Штутгартские коллеги ждут в участке. Я с ними поговорю.
Ньеман поднял скованные руки:
– Шутка затянулась, вам не кажется?
Кляйнерт улыбнулся и пошел к машине, даже не подумав достать ключ.
48
Время для шуток кончилось, хотя сказать, что до сих пор они так уж веселились, было бы преувеличением. Сильным. Ожидавшие их офицеры оказались типичными сотрудниками Криминальной бригады: ни тебе отглаженной формы, ни забрызганных грязью кожаных курток, все в черных костюмах и белых рубашках. Похоронщики, бегущие впереди траура, которых никогда не зовут на поминки. Типы, чье основное занятие – ворошить память мертвецов, превращая ее в зловонную тину.
Ньеману очень хотелось пообщаться с ними с позиций своего авторитета и природной властности, но с руками в браслетах и глазами жареного кролика сделать это было трудновато.
В результате взаимных представлений выяснилось, что вновь прибывшие откликаются на имена Петер Фрёлих, Клаус Берлинг и Фолькер Кленце. Фамилии он запомнил, звания – нет.
Первый, с длинным бледным лицом, напоминал глянцевый хлебец с бровями-черточками, как у Пьеро, и ртом в форме молнии. Второй, приземистый тип с рыжими волнистыми волосами, подозрительно косился на все подряд, видимо был из тех, кто повсюду видит подозреваемых и не закрывает ни одного дела. Последний был на две головы выше коллег (о таких говорят: «Да он и один гроб на кладбище снесет…»). Широкие, как у вышибалы, плечи и напряженное выражение лица. Он наверняка много лет прослужил в бригаде быстрого реагирования, прошел переподготовку и попал в уголовный розыск.
Эта троица наложила лапу на расследование, и Ньеман, даже ничего не зная об извилистых путях немецкой процедуры, понимал, что его судьба по эту сторону границы решена…
И тем не менее… Тем не менее два неожиданных события изменили расклад. Кляйнерт отвел «Пьеро» в сторонку, и они начали что-то бормотать на своем тарабарском языке. Эти двое были явно давно и хорошо знакомы. Шанс?
Второй факт оказался еще более неожиданным. Великан с лицом аукциониста подошел к Ньеману, взял его руку и начал энергично встряхивать. Он говорил на очень «приблизительном» французском, но смысл слов был совершенно ясен. Репутация шагала впереди Ньемана… Фолькер Кленце был почитателем французского сыщика и не постеснялся заявить, что поступил бы с Иоганном Брохом точно так же.
Кляйнерт и «Пьеро» вернулись к остальным, и тевтонцы стали держать совет.
Ньеман зыркнул на Ивану – она тщательно прикуривала, но не упускала ни звука из решающей их судьбу беседы немецких коллег. Лейтенант семимильными шагами набиралась международного опыта, и как раз сейчас ей открылась удивительная тайна: полицейские – самые пройдошливые комбинаторы.
Германская четверка поручила Кляйнерту объясняться, и он смотрел на Ньемана с насмешливой улыбкой преподавателя, чувствующего превосходство над учениками.
– Мы с коллегами пришли к общему мнению. Я лучше их знаком со всеми деталями дела.
– Вы хотели сказать, «мы» знакомы?
– Они допускают, что мы сэкономим время, если допрос буду вести я.
– По-прежнему избегаете слова «мы»?
Кляйнерт вздохнул и достал из кармана крошечный ключ. Два щелчка – и Ньеман свободен.
– Вы пойдете со мной. – Комиссар улыбнулся Иване. – Оба. Но не будете вмешиваться и не произнесете ни слова.
– Король тишины, – прокомментировала Ивана и щелчком выбросила окурок.
В кино освобожденный от браслетов герой долго и нудно массирует запястья, но Ньеман не был склонен к эксгибиционизму. Он сгорал от желания поговорить по душам с оборванцем-собаководом, который выращивает чудищ в красноземной галерее.
Они отправились в путь на двух машинах. Допрос решили провести в больнице. Без ордера и адвоката. Иоганну Броху отказали в праве на один телефонный звонок, что было совершенно незаконно.
Ньеман начал проникаться уважением к этим бошам.
49
– Мне нечего сказать, – заявил сидевший на больничной кровати подонок.
Они находились в ярко освещенной и более чем скудно меблированной палате. Белая комната напоминала скорее камеру психлечебницы, что вполне соответствовало ситуации.
Кляйнерт отослал дежуривших в коридоре полицейских, штутгартцы караулили на пороге, а комиссар сидел напротив Броха, пристегнутого за одну руку к прутьям спинки кровати.
Ньеман и Ивана стояли поодаль, она курила, нарушая все правила, и майору казалось, что с каждой затяжкой хорватка тает, как ледяная фигура.
Иоганн Брох сказал что-то по-немецки и жестом пояснил, что тоже хочет сигарету.
Кляйнерт отказал – явно в грубой форме.
– Hier wird Französisch gesprochen!
[45] – рявкнул он.
Ньеман по звучанию слов догадался, что комиссар приказал задержанному говорить по-французски.
– Ради этих двух придурков? – Брох бросил на них ненавидящий взгляд.
Держался он нагло, не испугался, увидев «легавых, которым всего два часа назад надрал задницы», не кричал «Караул!» и не требовал вызвать адвоката. С забинтованной головой, распухшим лицом, заклеенным пластырем, он хорохорился, угрюмо глядя на полицейских. Закоренелый преступник, много раз имевший дело с правосудием.
– Зачем ты стрелял, когда мы приехали? – спросил Кляйнерт.
– Не люблю чужаков, нечего шляться по моей земле.
– Тебе есть что скрывать?
– Да ни черта у меня нет! Я – егерь, работаю на уважаемую ассоциацию.
Брох говорил с ярко выраженным эльзасским акцентом, так хорошо знакомым Ньеману.
– А твои «кровавые собаки»?
Брох пожал плечами. Руки он держал зажатыми между коленей, как два заряженных ствола. Он был некрупным, но крепко сбитым, подвижным и явно очень сильным физически. Настоящий лесовик – хитрый, злобный и ядовитый.
– У нас что, запретили разводить псов?
– Эту породу – да, и тебе это отлично известно.
– Плевал я на запреты! Мои детки никому плохого не делают, так что нечего их запрещать.
