Дорогой Джон, я люблю тебя. Я очень хочу сказать тебе обо всем, но не могу, потому что это всегда некстати. У меня был выбор – написать об этом или взорваться изнутри. Я решила написать.
Без даты
В 1965 году, учитывая рост преступности, вспыхнула дискуссия о возможности вернуть смертную казнь. Я всегда была против смертной казни – я и сейчас против. Хладнокровно приговорить человека к смерти? Я убеждена, что это недопустимо и глубоко неправильно с моральной точки зрения. Я не верю в ветхозаветный принцип «око за око, зуб за зуб». Когда-то давно отец сказал мне одну вещь: «Если ты сама не способна это сделать, нельзя перекладывать эту ответственность на кого-то другого».
* * *
С раннего детства я сопровождала отца на манифестации против смертной казни и писала письма в министерство внутренних дел. Позже, переехав во Францию, к Сержу, я продолжала делать то же самое уже с Сержем. В редакции газеты France-Soir я познакомилась с Робером Бадентером и написала статью «Браво», адресованную присяжным из Труа, участвовавшим в суде над Патриком Анри. Я полагала, что этот процесс ознаменует отмену смертной казни во Франции. Серж говорил, что ему на все это плевать, и мне даже кажется, что моя активность его раздражала, хотя он все-таки помог мне написать письмо президенту Жоржу Помпиду.
* * *
Без даты
Все, чего я сейчас хочу, – это ребенок. Пока это только мечты, что неудивительно, учитывая, что мы спим вместе не чаще трех раз в месяц. Моя жизнь представляется мне ненормальной: играть с самой собой, когда ты замужем, представляется мне унизительным, и я чувствую, как у меня портится характер. Меня потихоньку душит чувство, что я нелюбима и нежеланна. Джон всегда говорил по поводу Уллы: «Мы постарались сделать ребенка». Я думаю, что это правда, с ней он и в самом деле очень постарался, чего не скажешь обо мне. У меня паршивое настроение. Почему? Потому что у него никогда нет на меня времени? Или потому, что он не хочет, чтобы я – в отличие от Уллы – родила ему ребенка? Или я больше не внушаю ему страсти? Я не могу с ним даже поговорить, а мне надо ему сказать, что мне одиноко и это приводит меня в отчаяние, но каждый раз, когда я пытаюсь объяснить ему, что у меня на уме, он только отмахивается и бросает: «Давай не сейчас». Очень хорошо. Только я боюсь, что, если мы не поговорим прямо сейчас, потом будет поздно. Мне 19 лет, и я чувствую себя старухой. Мне нужно немножко любви, чтобы быть счастливой, но у него нет времени на любовь. Это превращается у него в привычку. Никогда бы не подумала, что со мной такое случится. Я плачу каждую ночь. Он ничего мне не прощает. Если я что-нибудь сделаю не так, он никогда не скажет: «Не переживай! Когда я был моложе, я тоже делал глупости! Так что не волнуйся! Я люблю тебя несмотря ни на что!» От него таких слов, а еще лучше – поцелуя – не дождешься. Сейчас я сплю в другой комнате, одна, потому что бужу его своим плачем. Он меня не утешает, не гладит, не целует. Пробурчит: «Заткнись, чтоб тебя!» – и перевернется на другой бок.
Завтра утром я проснусь и попрошу у него прощения. Не знаю почему, но мои опухшие глаза заставляют его делать вывод, что я в чем-то виновата. Потом он скажет: «Чай?» – и я пойду на кухню его заваривать и принесу ему газеты. Он прочтет одну, за ней вторую… Я наполню ему ванну, он побреется и примет ванну. Все в том же унынии я провожу его до дверей. Он бросит мне: «Cheer up!»
[70] – и испарится. Я выйду на балкон помахать ему на прощание рукой, его фигура скроется вдали, а я опять буду плакать. Делать мне будет нечего. Я нарочито медленно вымоюсь и оденусь. Мне совершенно НЕЧЕГО делать весь длинный день. Работы у меня нет. Возможно, я пойду на очередной урок вождения, или схожу в гости к кому-нибудь такому же одинокому, или отправлюсь тратить деньги. Может, навещу папу, и он меня развеселит. Обычно он тоже целыми днями сидит один.
Джон скажет: «Я позвоню тебе ближе к обеду. Ты будешь дома?» Я подумаю: «Может, да, а может, и нет». Не исключено, что я даже произнесу это вслух, но на самом деле я буду сидеть на месте, потому что я его люблю и хочу слышать его голос. Правда, я не думаю, что он расстроится, если меня не будет дома; зато я точно расстроюсь. Мне грустно и плохо. Все, что я сейчас могу сказать, – это что я его люблю, хотя моя гордость страдает оттого, что я до такой степени его люблю и беспрестанно задаю себе вопрос: «А он любит меня так же, как я его?» Или еще хуже: «А он любит меня так же, как любил других женщин?»
Послушай, даже когда он спит, а я терзаю себя подобными вопросами, я ему не нужна. Я надеялась, что он будет настаивать, чтобы я спала с ним, но, знаешь, это не так. Я понимаю, что замыкаюсь в себе, становлюсь холодной, заледеневшей изнутри, состоящей из раненого самолюбия и неосуществленных желаний. Я становлюсь мелодраматичной. Это опасное ощущение, оно питает не поддающиеся контролю чувства и эмоции, и с ним надо покончить. Сделать это может только Джон. Но как это осуществить, если мы вообще не общаемся, а у него нет времени на чувства?
Ты так нужен мне, Джон, я так тебя люблю, пожалуйста, не дай мне засохнуть. Джон, я люблю тебя. Я знаю, что должна не реагировать на происходящее в настоящем, а думать о будущем, но какое у меня будущее? Работа? У меня нет ничего стоящего, ничего такого, чем я дорожила бы больше, чем тобой. В том-то все и дело. А что до остального… Я боюсь одиноких дней и часов, ничем не заполненных, бесполезных минут, вместе с которыми утекает моя жизнь. Я способна на большее, у меня есть мозги, воображение и чувства, я люблю людей, но у меня должна быть цель. Если бы у меня был ребенок, больше я ни в чем не нуждалась бы. Во всяком случае, я стала бы добрее.
1966
Понедельник 3 января
В субботу закончили работу над «Отелем „Цветок страсти“». Она была не слишком утомительной, но все же я рада, что целую неделю ничего не буду делать, а 11-го мы уезжаем в Нью-Йорк. Не знаю, какую работу буду искать потом. На вечеринке встретила Уоррена Битти; он сказал, что видел меня в Риме с Джоном. Я ему нравлюсь; он расточал мне комплименты и без конца говорил про меня Джону всякие любезности. По его словам, я умею смешить и он подумывает о том, чтобы предложить мне роль в своем будущем фильме. В субботу он был на утреннем представлении «Отеля…», но таинственным образом исчез после антракта. Джон повел себя очень мило, потому что я решила, что спектакль провалился, а Уоррен счел меня бездарью. Правда, Джон от кого-то слышал, что Уоррен раздает обещания направо и налево, но никогда их не исполняет. Джон – сама доброта. О, чуть не забыла: я познакомилась с Питером О’Тулом. Он просто чудо, как и его жена. Мы проговорили до трех часов ночи.
Воскресенье, утро
Позвонил Уоррен. Сказал, что ушел в антракте потому, что ему надо было позвонить режиссеру и продюсерам, но, поняв из разговора, что у них сейчас Чарли Чаплин, решил к ним присоединиться. Вроде бы Чарли Чаплин хорошо обо мне отозвался. Там они и застряли и не пришли на второе представление, и это к лучшему, потому что оно было последним, на всех нас напал дурацкий смех, и мы играли кое-как. Все же это лучше, чем услышать похвалу от С.С.
