Джон Барри обрадовал меня, когда рассказал, что в Нью-Йорке очередь перед кинотеатром, где шел фильм, тянулась вокруг всей площади Таймс-сквер, а киномеханики вырезали из ленты кадры, запечатлевшие нас с Джиллиан в обнаженном виде. Если я не ошибаюсь, это был первый случай, когда в кино целиком показали обнаженное тело. Газеты подняли страшный скандал. Ко мне прилепилась кличка «Джейн Фотоувеличение Биркин». Она не отлипала от меня до того момента, когда я превратилась в «Джейн Я-тебя-люблю Биркин». В 1967 году, когда фильм показали на Каннском фестивале и он получил Золотую пальмовую ветвь, я была беременна Кейт и уже ходила с необъятным животом. Заранее напуганная шумихой, я отправила мать посмотреть «Фотоувеличение» в кинотеатре на Кингс-Роуд, но она, как всегда, оказалась на высоте: «Это прелестно! Вы там как две девочки в городском бассейне!» Я испытала огромное облегчение. Никто меня не узнал. Фильм не принес мне никакой славы, никто не засыпал меня предложениями новых ролей, зато несколько месяцев спустя у меня появилась Кейт.
* * *
Калифорния
Сегодня я впервые за пять дней выбралась на калифорнийский пляж, потому что наконец-то установилась хорошая погода. До того шел дождь и висел туман. Говорят, здесь это часто бывает. Я не особенно надеюсь загореть, но все равно приятно. Рассчитываю завтра вернуться домой. Страшно скучаю по Джону. Он сказал, что загорел и похорошел, хотя провел в Истбурне всего пару дней или что-то в этом роде. С ума сойти, гр-р-р-р…
В четверг я ходила к Тони Кёртису на пробы к фильму «Не гони волну». Не знаю, подойду я им или нет. Вроде бы они остались мной довольны, но у меня такое ощущение, что им нужна звезда – они придают огромное значение громким именам. Не исключено также, что я слишком молодо выгляжу, а они не хотят иметь проблем – мне на вид не больше шестнадцати лет. Не знаю, чем все кончится.
Лондон
Вчера провела восхитительный вечер с Дж. Никаких ссор, никаких споров. Я уж думала, что сегодня к обеду между нами наконец-то произойдет какое-то сближение. В четверг Дж. снова уезжает. У него это успело войти в привычку, вот я и подумала, что хотя бы накануне отъезда он проявит ко мне немного внимания. Но я почти его не видела. Он все время работал. Вчера он ни разу меня не обнял, даже не сказал: «Привет» – только читал, а потом лег спать. Я одинока и несчастна. Он уезжает как минимум на неделю – и это всего пять дней спустя после моего возращения из Америки. Не знала, что меня ждет такое одиночество.
11 декабря
У меня будет ребенок. Какое странное чувство. Всего девять месяцев – и пожалуйста. У меня было ужасное предчувствие, что я никогда не стану матерью. Я так на это надеялась и так часто делала вид, что не верю в возможность забеременеть, – что впору сунуть себе под платье мячик, чтобы извлечь его перед тем, как принять ванну, признав, что все это – вранье. В детстве перед сном я могла часами размышлять о том, как это будет – идеальный дом, семеро детишек… Я воображала, какие у них будут волосики, какие глазки… В моем представлении они были полным совершенством. Мама сказала, что в свое время занималась тем же самым. У нее было для обозначения этого особое словечко – thinkums
[73]. Я боялась засыпать, потому что во сне теряла контроль над своими планами: моих любовников могли убить, мой дом разрушить, моих детей стереть с лица земли. Сейчас, когда у меня начал расти живот, я испытываю постоянную потребность его трогать. Как же это чудесно – перестать по-идиотски витать в облаках и растолстеть по-настоящему, и не только потому, что я нарочно выпячиваю живот. У меня болит грудь, и это доставляет мне огромное удовольствие. Странно будет рожать. Во всяком случае, так было, когда я перед зеркалом изображала родовые схватки и так в это верила, что на глазах появлялись слезы.
В поезде по пути в замок Меркюэс
Сейчас 18:10, на место я должна прибыть около полуночи. Журнал Elle прислал очень милого сотрудника по имени Франсуа, который проводил меня на вокзал. Я дала ему денег, в пересчете на наши примерно фунт, чему он очень удивился. Но он правда был чрезвычайно предупредителен, и без него я ни за что бы не нашла нужный вагон.
Выясняется, что быть замужем – очень полезно, и я стараюсь всем демонстрировать свое обручальное кольцо. С ним я, как мне кажется, выгляжу гораздо старше, тогда как раньше чувствовала себя более уязвимой. Поскорее бы в купе появились два остальных пассажира: пока что здесь только я и какой-то мужчина, который делает вид, что читает газету, а сам разглядывает меня. Я знаю, что, когда стемнеет, я буду умирать от страха. Ненавижу путешествовать в одиночку. Интересно, как пройдет фотосессия. На вокзале меня должна встречать Инид – мать Ингрид. Если я не ошибаюсь, она возглавляет отдел моды в Elle. Ну, хоть одно знакомое лицо! Я пыталась дозвониться до миссис П., но на линии был слышен только какой-то неясный гул. Полагаю, их никого не было дома. Я все время думаю, скучает ли по мне Джон. Я жутко по нему скучаю и даже взяла с собой его майку, в которой собираюсь спать, но ему ничего не сказала – он наверняка решит, что я слишком сентиментальна. Как чудесно – знать, что у тебя внутри растет ребенок! Пока еще ничего не видно, но я-то знаю, что он там есть, и постоянно повторяю про себя: «Будь что будет, но он уже во мне и я его люблю». Если я его потеряю, то умру от отчаяния. Надеюсь, что Джон его полюбит, даже если он будет не такой прекрасный, как двое других его детей, и будет совсем на них не похож…
1967
Рождение Кейт. «Baby Book»
Все началось 7 апреля, незадолго до полуночи.
Я шла по Кингс-Роуд, собираясь на чай к маме и папе, и упала. По-видимому, это и послужило толчком. Шагала я довольно быстро, чтобы отвязаться от вроде бы безобидного, но совершенно пьяного старикашки, который все пытался со мной заговорить и почти кричал. Мне было неловко, потому что вокруг было полно народу. То ли я поскользнулась, то ли попала каблуком в щель в тротуаре – во всяком случае, именно об этом твердил старик, пока я валялась на земле, выставив себя на всеобщее обозрение: «Надо подать жалобу! Она из-за этого упала!» Два молодых парня помогли мне подняться. Они боялись, что я начну рожать прямо у них на глазах. Они усадили меня и предложили зайти выпить чаю, но эта история так меня смутила, что я постаралась поскорее оттуда убраться. Быстро купив то, что мне было нужно, я взяла такси и поехала к маме с папой. Когда я вернулась домой, Джон брился. Я приготовила ужин и вымыла голову. Пару раз за вечер я почувствовала острую боль в области живота, но в последнее время ребенок так брыкался, что я не придала этому значения. Мы довольно рано легли спать. Джон принял снотворное и мгновенно заснул как убитый. Мне не спалось, и я взяла книгу доктора Спока. Живот у меня затвердел, и появились болезненные ощущения, но вполне терпимые. Я кругами ходила по комнате с часами Дж. в руках и замеряла промежутки между схватками. Я дважды пыталась его разбудить, но он спал очень крепко. Когда до меня дошло, что происходит, схватки повторялись через каждые пять минут, с завидной регулярностью, не то что недавнее беспорядочное покалывание. Тогда я поднялась этажом выше, чтобы позвонить в лондонскую клинику… Для этого мне пришлось набраться храбрости, но все я это сделала. Когда боль отступала, я забывала, какой сильной она была, и думала, что, может быть, я зря волнуюсь. Как бы там ни было, я дозвонилась до медсестры в роддоме. Пока она искала акушерку, меня настигла очередная схватка. Они сказали, что подготовят мне палату. Я спустилась вниз, надела платье, чуть-чуть подкрасилась, чтобы не быть похожей на чудовище, и разбудила Джона. Он с трудом разлепил глаза. Ему стоило неимоверных усилий подняться, но в конце концов он встал, и мы поехали в роддом, прихватив мой чемодан и Манки. Из подъезда я вышла в таком возбуждении, что даже не удивилась, увидев рядом с нашей машиной еще одну, белую, и двух типов, только подумала, что нас, кажется, собираются ограбить. Типы посмотрели на меня с изумлением – еще бы, человеческая гора, которая стояла на тротуаре, корчась в схватках. Они быстро смылись, но рядом с нашей машиной мы обнаружили шланг и канистру. Оказывается, они воровали у нас бензин! На меня напал сумасшедший смех. Я успела посмотреть на номера машины, на которой они удирали, в надежде, что их будет легко поймать, и, разумеется, увидела, что номера иностранные. Мы погнались за ними, чтобы вернуть свой бензин. На Понт-стрит мы остановились возле телефонной будки, я позвонила в полицию и сообщила номера машины, после чего мы поехали на заправку на Парк-лейн, поскольку остались практически без горючего. Это было по пути к больнице. Меня положили на кровать. Дж. мне помог, потому что боль становилась все сильнее. Медсестра ощупала мой живот и сказала: «О да, прекрасные схватки!» Мне дали четыре таблетки. Потом меня побрили. Помню, что я морщилась, глядя на Джона, – это был момент, которого я боялась больше всего. Я смущенно хихикала, потому что Джон тоже морщился и корчил рожи… Схватки достигли невероятной интенсивности, мое дыхание стало прерывистым. Джон напомнил мне, что я должна делать упражнения, но у меня не было сил, остался только страх перед очередной схваткой. Они уже шли по две без перерыва, потом – по три, потом слились в одну мучительную схватку. Бедный Джон сидел рядом со мной, вжавшись в кресло, он выглядел измученным. Он мог бы уйти, и в какой-то ужасный момент мне показалось, что он так и сделает. Присутствовавшая при этом монахиня уговаривала его удалиться, но медсестра сказала: «Если хотите, можете остаться», и он остался, чему я обрадовалась – без него я бы не справилась. Помню, что я с шумом дышала, а когда боль достигала пика, у меня мутилось сознание и становилось очень страшно. Джон держал меня за руку и заставлял меня дышать ровнее. Если бы не он, я бы, наверное, сошла с ума. Дальнейшее я помню смутно. Кажется, я сказала Джону: «Пока, fatty
[74]!» Потом мне велели тужиться, и это было самое сильное из всех физических ощущений, какие я когда-либо переживала; наверное, мне было очень больно, но я помню только приказ тужиться; вроде бы я вела себя не очень мужественно и даже слегка задохнулась, во всяком случае, позже мне сказали, что я устроила то еще представление; еще я помню, что отчаянно за кого-то цеплялась, и анестезиолог что-то сказал насчет цвета волос у ребенка; я была уверена, что он сказал «темные», но он утверждал, что сказал «светлые» и что у меня девочка; я была как пьяная и не чувствовала своего лица; мистер Шнайдер сказал: «Смотрите-ка, кто тут у нас». Это был Джон. Я ужасно его люблю.
