Дома мне стоило неимоверных усилий не проболтаться о том, что у меня в сумке лежит «безотказная любовница». Я дождалась, пока кончится матч по теннису и фильм, который Серж сел смотреть после него, и только тогда сказала: «Иди в спальню. У меня есть для тебя подарок». Кукла была сущий кошмар: розовая, с крашеными волосами. Я подумала, что она будет чуть презентабельней, если ее надуть, и взялась за дело. Процесс надувания сопровождался громким шумом. Возилась я не долго, хотя время от времени приходилось делать перерыв, потому что меня душил смех. Надутая она была еще отвратительней. Резиновая уточка выглядела бы соблазнительней. Ростом она была метра полтора, страшная как смертный грех и при этом чрезвычайно респектабельная: почти без груди, с плоской задницей, в одежде и с таким выражением лица, от которого бросало в дрожь. От нее воняло пластиком. Когда я показала ее Сержу, он пришел в ужас. Мы с ним долго смеялись. И правда, трудно вообразить себе нечто столь же отталкивающее, как эта кукла. Чистое мошенничество. Я сказала, что вряд ли решусь пойти и потребовать назад свои деньги. Серж умолял меня сдуть это страшилище. Не хватало еще, чтобы в нашей постели лежал резиновый труп и чуть ли не подмигивал: «Чего изволите?» Мы сдули ее вместе. А если почитать, что они пишут на упаковке! Короче говоря, меня в очередной раз провели, и не думаю, что меня одну. Наверное, такими штуками пользуются только какие-нибудь одинокие старики…
В тот же день, в 1:30
Серж работает. Через два месяца ему надо сдавать книгу, и он пишет без передышки. Это история парня, который становится знаменитым артистом и сочиняет стихи, испуская газы. Чтобы их записать, он пользуется прибором для снятия электроэнцефалограммы. В конце концов он умирает во время операции, потому что при контакте электричества с кислородом и водородом происходит взрыв.
15 июля
Вчера вечером мы с Сержем водили детей на празднование 14 июля. Он предложил замечательную идею: отправиться ужинать в ресторан на Эйфелевой башне. И правда, представление было интересное. Один артист при помощи рук показывал театр теней, другая артистка с завязанными глазами угадывала, какой предмет вы прячете за спиной. Шарлотта, как всегда, зажала в ладошке деньги. Мы как раз вернулись от мамы Сержа, у которой пили чай, когда Серж сказал, что ему удалось забронировать столик. Мы не успели даже переодеться. Серж был в шикарном костюме и при галстуке, что немного компенсировало наш с девочками вид – мы были в джинсах. В 22 часа начался салют, а мы были совсем близко и отлично все видели. Поймать вечером такси оказалось невозможно, и нам пришлось возвращаться пешком.
Серж работает над книгой «Реактивный человек» и почти не выходит из спальни, поэтому я теперь чаще всего пишу здесь. Надеюсь, что на выходные мы поедем в Нормандию, отметим день рождения Шарлотты и заодно подпишем документы на мой дом. Я хочу его сфотографировать, чтобы потом мечтать в свое удовольствие, каким он станет.
Завтра иду покупать одежду для фильма Бенаюна
[151]. Съемки начнутся через месяц. Думаю, Серж все-таки отпустит меня с 1 августа в Англию. Я ходила в консульский отдел, чтобы оформить паспорт Шарлотте. Сказали, будет готов через неделю. Вот что значит старые добрые британские порядки! Достаточно вспомнить, что я шесть лет ждала, когда мне предоставят вид на жительство в Париже… Завтра иду к врачу. Вид на жительство мне продлили еще на пять лет.
22 июля
Вчера Шарлотте исполнилось 3 года. Мы были в Довиле, устроили пикник на лужайке, прямо напротив моего кукольного домика. В Довиль мы приехали в субботу утром, и это чудо, что мы здесь. У меня чудовищно болело горло и раскалывалась голова, но за нами заехал Жан-Франсуа Б. из Jour de France и отвез нас на вокзал. Мне было неловко все отменять, и мы все же уехали. Серж, который сильно кашлял, Кейт, Шарлотта, Нана, Жан-Франсуа, Люк – фотограф – и я. Сначала лил страшный дождь, но потом выглянуло солнце. Мы пообедали в ресторане на пляже, отбиваясь от охотников за автографами. Кейт успела дать кому-то свой, пока я не схватила ее за руку! Леона Зитрона растрогало, что я, прочитав его статью, написала благодарственное письмо, и он заплатил за наш обед и прогнал парня с фотоаппаратом, который нас снимал. Он кричал, что парень в сговоре с рекламодателями и снимает коробку сигар у него в руке. Он даже вытащил пленку у него из аппарата – обыкновенного любительского Instamatic. У меня самой точно такой же, и я сильно сомневаюсь, что несчастный парень работал на рекламщиков. Чем-то Леон напомнил мне Бардо в Альмерии. Он всех вокруг подозревает в интригах и заговорах против себя. По-моему, у него бред преследования. Бедолага-фотограф нисколько не походил на бандита и только приговаривал: «Я хотел сфотографировать артистку!» Он хотел сфотографировать меня!
Июль, Париж
Какой ужасный день. Вечером, когда я вернулась домой, Мишель сказала мне, что сегодня в парке Кейт отвратительно себя вела. Я не придала ее словам особого значения, пока не вмешался Серж. Он объяснил мне, что Мишель повела Кейт и Шарлотту в Люксембургский сад, где Кейт завела разговор с другими детьми. Мишель слышала, как она рассказывает: «Моя мама – Джейн Биркин. Я живу с Сержем Генсбуром, но он не мой настоящий отец. Моего настоящего папу зовут Джон Барри, но мама с ним развелась, и мы уже пять лет живем на улице Вернёй». Только тут до Мишель дошло, что вокруг Кейт собралась небольшая толпа незнакомых детей, среди которых было несколько взрослых, включая сомнительного вида стариков. Мишель велела Кейт замолчать, но та как ни в чем не бывало продолжала свой монолог и вслух называла наш адрес. «Здорово! – отвечали дети. – Мы к вам обязательно зайдем!» Наконец Мишель сообразила схватить Кейт за руку и вместе с Шарлоттой увести домой. На обратном пути Кейт возмущалась: «А что я такого сказала? Это же все правда!» Судя по всему, она так и не поняла, что они с Шарлоттой могут стать жертвами похитителей.
Сержа эта история ужасно огорчила. Он всегда относился к ней как к родной дочери. Каково ему было услышать, что он ей «не настоящий папа» и что она просто живет в его доме, как будто это гостиница.
Несмотря на то что меня часто показывают по телевизору, я ничем не отличаюсь от других людей, говорила я Кейт, и у нее нет никаких причин гордиться тем, что она – моя дочь, а не дочь какого-нибудь врача. Потом я рассказала ей, что такое киднэппинг и как много детей каждый год погибает от рук всяких сумасшедших. «А ты первому встречному на улице даешь свой адрес!» – негодовала я. Наконец мы добрались и до истории с отцом. Я пыталась объяснить ей, что стать отцом легко, достаточно переспать с матерью будущего ребенка. Но настоящий отец – это тот, кто с ним живет, утешает его, когда ему плохо, бранит, когда он плохо себя ведет, любит его и воспитывает – неделю за неделей, год за годом. К концу своей речи я чуть не расплакалась, а Кейт оставалась совершенно спокойной. Она слушала меня молча – никаких «Я не хотела» или «Прости, я больше не буду». По-моему, она сама не понимала, почему вспомнила Джона Барри. На самом деле единственным, из-за чего я на нее сердилась, было то, что она обидела Сержа. Он никогда не говорил: «Кейт – не моя дочь». Через несколько минут она уже как ни в чем не бывало играла внизу. Так продолжалось два дня. Я заставляла ее повторять таблицу умножения. Серж был страшно уязвлен. Он был зол из-за возможных похитителей, но главное – оскорблен ее холодностью. Она могла бы подойти к нему, сказать хоть что-нибудь или просто его поцеловать, но нет, ничего этого она не сделала. И ему оставалось терзаться мыслью, что девочка, которую он принял как родную, хвалится своим отцом, хотя не видела его уже шесть лет.
