И вот в один прекрасный день я повстречала человека, которому я была интересна. Он был моим отражением, волшебным зеркалом, в котором я видела себя похорошевшей. Он меня смешил – или это я смешила его? Этот сдержанный человек оказался способен на такую нежность, такую доброту, такую преданность… Я и не подозревала, что так бывает. Он в меня влюбился. Я его отвергла, хотя чувствовала себя польщенной. Я продолжала его отталкивать, но все менее решительно, пока не осознала, что больше не могу без него обходиться. Мы проводили время втроем. Я веселилась: пусть Серж напивается, если ему так хочется, у меня теперь есть другой спутник, у меня есть друг – мой друг и больше ничей. Вместо того чтобы отключаться в компании «ночных» собутыльников Сержа, я стала от них уходить. Меня все больше влекло к моему другу. Если раньше это он искал встреч со мной, то теперь и мне не терпелось с ним увидеться. Мы ни от кого не прятались – с какой стати? – ведь я собиралась сниматься в его картине. Серж сам предлагал мне уйти с очередной вечеринки пораньше, даже взять его машину. Потом я уехала в Вену. Еще до отъезда мой друг засыпал меня письмами. Я попросила его больше мне не писать, потому что чувствовала, что ситуация выходит из-под контроля. Мне нужно было время все обдумать. Он предлагал мне разделить с ним жизнь. Но я боялась и не знала, что делать. Итак, я еду в Вену; он ужинает в Париже с Сержем; Серж мне звонит и выпытывает по телефону, было ли у меня с ним «что-нибудь». Я отвечаю, что нет, и обещаю, что больше не буду ему писать и звонить. Потом заболела Ава. С того дня все мои мысли были заняты только ею, и я правда больше ему не звонила – как и он мне. Моей единственной заботой стала Ава. А потом она умерла. Жак узнал об этом от Сержа и позвонил выразить мне соболезнования. Вот и все. Смерть – повсюду, во всем. После всего, на что я насмотрелась, мне было плохо как никогда. Горе утраты, тоска по ней, жалость к ее родителям… У меня было чувство, что вместе с Авой из меня тоже ушла жизнь. Югославия
[191], одиночество, запах смерти, страх перед моргами… Я кого угодно пустила бы к себе в спальню, лишь бы не быть одной. Меня терзали запоздалые сомнения: что я сделала не так и чего не сделала, чтобы спасти ее от смерти? Может, это я виновата, что она умерла в венской больнице? Я вернулась в Париж. Серж выступал в Палэ – грандиозный успех! Вернулся и Жак. Серж пригласил его, чтобы немного поднять мне настроение, к тому же мы продолжали вместе работать над фильмом. Потом я уехала в Лондон, и там Кейт с Шарлоттой попали в аварию. Для меня настала беспросветная тьма, которая не рассеялась и после возвращения из Лондона. Я не общалась ни с кем, кроме Сержа, а он пил и говорил только о себе. Он даже не приехал в Лондон, хотя мог добраться туда за какой-нибудь час. В Вену он тоже не приезжал. Я затаила на него злость, но держала ее в себе. От одиночества я стала скрытной. У меня появился еще один секрет – Ж. Мы с ним увиделись, фильм запустился, и я все больше дорожила Жаком. Я так долго жила в тени Сержа, а этот человек любил меня уже полгода и ни разу не попытался злоупотребить моим доверием. Мне было стыдно. Я чувствовала себя обманщицей. Имею ли я право давать ему надежду? Или я и так уже внушила ему пустые мечты? Я виновата перед ним – я увлекла его за собой на скользкую дорожку. Он теперь тоже страдает. Серж устраивает мне публичные скандалы в «Элизе-Матиньоне», но на сей раз все обстоит еще хуже, потому что я ему уже изменила. Мне стыдно и страшно. Я не хочу его обманывать, но я не смогла устоять. Я понимаю, что обратного хода нет. Он хочет от меня все больше, а я даю ему так мало. Я не хочу потерять Сержа; я делюсь с ним своими страхами; ему плохо и становится все хуже. Его номинировали на премию «Сезар», и мы пошли в «Элизе-Матиньон». Меня пригласил потанцевать Кински, и теперь уже Жак устроил мне сцену ревности. Я ему не перезвонила, и он впал в депрессию. Так прошла неделя. Я захотела его увидеть, но он сказал, что больше так продолжаться не может. Я ничего не ответила. Съемки обернутся кошмаром, поняла я и отказалась от участия в фильме. Все кончено, я уезжаю. Два месяца муки. Серж без конца на меня нападает. Я отвергла Жака, и все, что я получила взамен, – это оскорбления в присутствии дочерей и новые скандалы. Он распускает руки. Я опять погружаюсь во мрак. Мне хочется одного – заснуть и ни о чем не думать. Жак уехал в Южную Америку. Мы с Сержем пошли в бар. Он напился, и я тоже. Я никогда не была так одинока, и никогда моя жизнь не казалась мне такой унылой. Чего я добилась? Я глубоко несчастна. Три месяца спустя, когда мы были в Нормандии, позвонил Жак, вернее говоря, его агент. «Подумай хорошенько, прежде чем отвечать, – сказал он. – Жак хочет знать, готова ли ты работать над фильмом как профессионал?» Я поговорила с Сержем и ответила: «Да». Снова мы увиделись в отеле «Норманди». Это было счастье! И все началось сначала, плюс съемки фильма. Все два месяца я старалась изо всех сил. И вдруг поздно вечером Сержу кто-то позвонил: «Ты в курсе насчет Джейн и Жака?» Я вернулась в Париж, и между нами состоялся тяжелый разговор, правда, на этот раз без рукоприкладства. Серж держался достойно и выглядел по-настоящему несчастным. Я поняла, что он и в самом деле ко мне привязан. Но было уже слишком поздно. Теперь он со мной почти не разговаривает и только смотрит взглядом, полным упреков. Я хочу от него уйти. Избавиться от чувства стыда. Мне надоело вечно стыдиться. Его горестный вид меня обезоруживает; я опасаюсь за его здоровье; теперь я знаю, что он меня любит. Жак тоже страдает. Он сказал, что хочет на мне жениться, хочет меня похитить, и я ему верю, но сама шарахаюсь из стороны в сторону, не понимая, как себя вести. Шесть часов назад я сказала себе: «Черт, я хочу жить в доме, залитом солнечным светом; хочу, чтобы дети играли в саду; чтобы больше не было никаких запретов; чтобы больше никто не смел мной командовать. Я буду жить одна и говорить вслух все, что думаю. Мне 33 года. Я имею право жить как хочу, никому не подчиняясь, никого не боясь, ничего не стыдясь. Серж никогда на это не пойдет. Он не позволит мне жить в его доме и не слушаться его приказов. Он опять будет орать на детей за столом, будет устанавливать свои правила, мало того – я окажусь во всем виноватой; он будет говорить, что пьет из-за меня. Он меня раздавит. Что мне делать? Я причиняю ему боль, но что мне делать? Дети все замечают, и они его любят. Почему мы не можем поступать так, как нам нравится, не причиняя зла другим? Я никогда не была свободной, и я понятия не имею, каково это.
* * *
Во время записи с Жюльеном Клерком Серж, как всегда, заказал для всех шампанское. Там был его агент, Бертран де Лабэ. Я взяла свою корзину и вышла из студии. Остановила такси и попросила отвезти меня в отель «Пон-Руайаль». Он был переполнен из-за Салона кожи, и мне предложили номер в отеле «Норманди» на другом берегу Сены. Оттуда я позвонила де Лабэ и попросила передать Сержу, чтобы он не волновался и что со мной все в порядке. Затем я начала листать телефонный справочник и искать Дуайонов. На первый же звонок трубку сняла какая-то женщина. Я спросила, знает ли она Жака, и она ответила, что это ее сын. Я спросила, где он сейчас, и услышала, что он спит рядом с ней… В тот день, когда Серж записывал диск с Жюльеном Клерком, мои девочки находились в Ирландии, с моей сестрой. По их возвращении мы поселились в отеле «Хилтон», что стало для них первым сюрпризом. Серж не хотел, чтобы мы с детьми жили в двухзвездочной гостинице, где нас постоянно подкарауливали бы репортеры. Мы безвылазно сидели у себя в номере, выбираясь только в школу, куда я возила их на «порше», подаренном мне Сержем за несколько месяцев до того. Мне казалось, он все понял и только ждал, когда я сведу счеты с жизнью. Этот мотив прослеживается в его песне «Charlotte for Ever»
[192]. Он заходил к нам в «Хилтон», в совершенно расхристанном виде. В то время Катрин Денёв уже снялась в фильме «Я вас люблю» с Трентиньяном, Депардьё, Сушоном и Генсбуром. Возможно, как раз тогда она со свойственными ей невероятной мягкостью и тактом и взяла на себя заботу о Серже. Она его спасла. В самый разгар нашего горестного расставания они вместе записали песню «Бог курит гаванские сигары». Я навсегда сохраню к ней и к ее доброте бесконечную признательность.
