Крис проснулась, едва наступил вечер, и отправилась в комнату Сильвера. «Приступ миновал. Ты остановил его». Она легла в ванну, и Сильвер сел возле нее, как они, бывало, делали раньше. Сидя там, Сильвер смотрел, как проблески ее тела таяли в воде: один локоть приподнят, пики грудей пронзают поверхность, густая сеть лобковых волос. Сугробы снаружи сочетались с бледностью ее кожи. Она потянулась за полотенцем, и белые изгибы смешались с заснеженными холмами за окном. Над ванной стоял пар от горячей воды, и ветер на улице взбивал снег будто в клубы пара. Будто в этот момент не было больше различий между холодом и жаром, между «внутри» и «снаружи».
Потом они легли на матрас в комнате Сильвера и начали трахаться. В этот раз все было по-настоящему: спонтанный прилив нежности и страсти, и когда он заканчивается, они отдыхают и начинают вновь, и никто из них не произносит ни слова.
ПРИЛОЖЕНИЕ N: СИЛЬВЕР БЛАГОДАРИТ ДИКА ЗА СВОЮ НОВООБРЕТЕННУЮ СЕКСУАЛЬНОСТЬ
Турман, Нью-Йорк
Четверг, 12 января 1995 года
Дорогой Дик,
это Шарль Бовари. Мы с Эммой живем вместе уже больше девяти лет. Всем известно, чем это чревато. Страсть становится нежностью, нежность – рыхлой. Секс свертывается до трепетной близости. Мы могли жить без него месяцами, а когда он случался, то был коротким, скомканным. Неужели желание меня покинуло? Или, может, дело в уязвимости, которая приходит вслед за близостью, я не знаю. Главным итогом стало то, что меня навсегда покинули блистательные стояки минувших дней.
Эмма часто советовала мне обратиться к сексологу. Было видно, что ей доставляла некое удовольствие сама идея отправить старого белого мужика в ремонтную мастерскую после того, как она годами подтачивала его наиболее естественные инстинкты.
С годами у Эммы появилось сильное желание переделать мою столь прославляемую в Нью-Йорке сексуальность во что-то менее фуколдианское и завладевающее, в нечто ограниченное, послушное, членосъеженное. И я поддавался. Мы с Эммой бросили вызов столетиям мужского превосходства и хуецарствия. И вот я распластан на кровати (пассивнее, чем полагалось женщинам), готовый к тому, что Эмма овладеет мной с помощью своего твердого члена желания. Но вскоре это перестало ее удовлетворять. Я не реагировал. (Ее подкаты никогда не казались мне достаточно искренними.) С этого-то и началась постепенная детумесценция моей некогда блистательной эрекции.
Секс стал коротким и каким-то ватным. Эмма, в начале заведенная проектом, теряла терпение из-за моих неуклюжих порывов. Мы все реже занимались сексом, делая вид, что это неважно. Наша дружба крепла, наша любовь росла, и секс заменяли более значимые социальные стремления: искусство, карьера, недвижимость. Конечно, порой подкрадывалась тревожная мысль, что пара без секса и не пара вовсе. И ровно в тот самый момент, Дик, когда мы убедили себя, что жизнь без секса лучше, ты предстал перед нами ангелом милосердия.
Поначалу влюбленность Эммы больно ударила по тому, что осталось от моего самолюбия (и именно благодаря тебе я готов признать, что самолюбие существует и оно важно; разве можно без него быть американцем?). Наша сексуальность проявилась в новом эротическом действии: мы начали писать тебе, Дик. Разве не все письма – это письма о любви? С тех пор как я начал писать тебе письма, Дик, я начал писать любовные письма. Я не знал того, что мои письма о любви были письмами к любви и что ими я робко пробуждал всю спящую мощь моих в общем-то подавленных эмоций.
Это долгая история, Дик, и я могу поделиться ею только с тобой. Любовь Эммы к тебе стала последним ударом по моей сексуальности. Я всегда знал, что как бы долго мы ни отрицали секс, в один прекрасный день он снова покажет свою мерзкую голову, как змея, и в каком-то смысле этой змеей оказался ты, Дик. Мой друг, то была эпоха табула раса: без желаний, без будущего, без секса. Но парадоксальным образом это крушение открыло новый спектр возможностей: Эмма, давно утратившая интерес к сексу, теперь мечтала о твоем хере, Дик, и это повышало вероятность возобновления. Если где-то есть Дики, а у Диков – члены, то один из них может достаться нам.
Это не просто секс-терапия. Я исповедуюсь тебе не с позиции кающегося – с зажатым между ног хвостом, смирившегося с ролью презренного грешника. Нет, наступила эпоха Возрождения, и имеет ли это какое-то отношение к тебе – вопрос спорный. Желание Эммы, направленное на нечто вне нас, помогло мне заново обрести желание. То, как это произошло, будем считать чудом. Оно вернулось внезапно, примерно неделю назад – дух секса, будто маленький римский божок коснулся каждой части моего тела, пробуждая в них святость желания. Будто завеса приподнялась и открылось новое поле человеческих возможностей.
Я могу заверить тебя, Дик, изменения во мне вызваны не одной только попыткой сравняться с твоей невероятной сексуальной мощью. Ты можешь называть это отрицанием и гордиться тем, как ты нас излечил. Но для этого, Дик, ты должен был бы вступить с нами хоть в какой-то контакт, а ты этого всячески избегал. Так что не торопись наделять себя чудодейственными сексуальными способностями, Христос Любви. Мы с Эммой создали тебя из ничего, или из очень малого, и, по правде говоря, это ты в долгу перед нами. Пока ты барахтаешься в своей обыденной жизни, мы сделали из тебя поистине могущественную икону эротической целостности.
Я посвящаю это письмо тебе, Дик, со всей своей
любовью, Шарль
* * *
Но секс с Шарлем не заменил Эмме Дика. Пока Сильвер разбирал свои рукописи и коробки, Крис обжилась в романтическом бреду, и это могло продолжаться не больше недели или около того. В следующий понедельник она согласилась привезти окна в Ист-Хэмптон; оттуда они с Сильвером должны были вылететь в Лос-Анджелес, чтобы он попал на посещение мастерских в «Арт-центре». Потом у Сильвера начнется работа в Нью-Йорке и они поселятся в Ист-Виллидже до мая.
Она почитала бульварный роман, сделала запись в дневнике, накарябала заметки на полях о своей любви к Дику в Сильверовом драгоценном экземпляре Хайдеггера Lа question de la technique
[6]. Эта книга доказывала существование интеллектуальных корней у нацизма. Она назвала книгу La technique de Dick.
Время истекало. Она нуждалась в ответах и поэтому, как Эмма Бовари из Ионвиля, она нашла утешение в религии. Любовь к Дику помогла ей понять разницу между Иисусом и святыми. «Святых любишь за их деяния, – писала она ему. – Это люди, которые сами себя изобрели, они усердно трудились, чтобы достичь некоего блаженного состояния. Джордж Мошер, кучер лесовоза с Боуен-Хилл, – своего рода святой. Но Иисус – он как девочка. Ему не нужно ничего делать. Его любишь, “потому что он красивый”».
В пятницу, тринадцатого января, к ним в гости наведались друзья Крис Кэрол Ирвинг и Джим Флетчер. Они сидели до поздней ночи, читая вслух поэзию трубадуров в переводе Пола Блэкберна. Низкий гнусавый голос Джима, его среднезападный акцент воскрылялся над стихами Аймерика де Беленуа:
