Она почти не спала и не ела, забывала расчесываться. Чем больше она посвящала себя исследованию, тем сложнее ей было разговаривать или знать что-то наверняка. Люди ее боялись; она забыла, как вести уроки. Она стала тем словом, которое люди используют, желая сбросить со счетов сложных и целеустремленных женщин: Габи Тайш была «чудаковатой».
В канун нового 1977 года в Германии был сильный снегопад. Габи Тайш пригласила несколько подруг, чтобы отпраздновать вместе. Камера держится на расстоянии, кружит вокруг стола, за которым женщины пьют, курят, смеются. Это и есть счастье. Светлый уголок в снежную ночь. Настоящие заговорщицы.
Сегодня мой день рождения и я поехала к озеру Гарнет. Март на севере штата – самый капризный и самый унылый месяц в году. Сверкающий холод февраля трескается. Вода в ручьях и источниках начинает шевелиться подо льдом: постой на улице, и ты услышишь ее бег. Потоки весны. Но небо совсем серое, и все знают, что снег пролежит как минимум до конца апреля. Погода стоит хмурая, озлобленная. Я проехала через Турман, через Кенионтаун, мимо «сгоревшего магазина» (местной достопримечательности и эпистемологической шутки – чтобы хоть немного ее понимать, нужно было оказаться там двадцать лет назад, когда магазин был еще цел), церкви методистов и здания школы, куда чуть менее тридцати лет назад дети от пяти до семнадцати приходили пешком или приезжали на упряжке из окрестностей радиусом в восемь миль. «Что вы считаете величайшим достижением своей жизни?» – подросток из турмановского кружка молодежи спросил Джорджа Мошера, семидесятидвухлетнего охотника, фермера, рабочего, лесоруба. «То, что я остался здесь, – ответил Джордж, – в двух милях от места моего рождения». Дорогой Дик, Южные Адирондаки помогают понять Средние века.
На озере Гарнет двое парней рыбачат в проруби; длинные пятнистые рыбехи – щука или макрель. Я иду вдоль озера: в распахнутом черном пальто, подол тащится по снегу. Мне было двенадцать, когда я впервые задумалась о том, что моя жизнь могла бы быть интересной. Вчера я позвонила Рене в ее трейлер, хотела узнать, сможет ли ее брат Чет зайти ко мне и разморозить трубы на кухне. «Ага, – сказала она. – Но когда точно, я не могу сказать, потому что я обдолбана».
Все книги о Маргарет Фуллер, трансценденталистке девятнадцатого века и уроженке Новой Англии, рассказывают историю о ней и английском критике Джордже Карлайле. В сорок пять лет она сбежала, чтобы присоединиться к итальянской освободительной революции 1853 года, и влюбилась в Гарибальди. «Я принимаю вселенную», – пишет Маргарет в письме, отправленном из Италии. «Уж ей бы не помешало», – пишет Карлайл. Ее относило все дальше и дальше в Каспийское море. Сегодня я еду в Нью-Йорк.
С любовью, Крис
Жидовское искусство
14.3.1995
Ист-Виллидж
ДД,
сегодня я ходила на выставку Рона Б. Китая в Метрополитен-музее. Ты, наверное, слышал об этом художнике, ведь он много лет жил в Лондоне.
Я отправилась на выставку, потому что мне ее посоветовала моя подруга Роми Эшби. Ей понравился сделанный углем рисунок с двумя трахающимися котами («Моя кошка и ее муж», 1977
[20]). Выставка открылась в прошлом году в Лондоне, и критики разнесли ее в пух и прах, оперируя весьма сомнительными аргументами. Р. Б. Китай шел по стопам Арнольда Шёнберга, провозглашая: «С давних пор я решил быть евреем… Это важнее, чем мое искусство». И его работы наделяли многими чертами, которыми часто наделяют самих евреев: «замысловатые и напыщенные»; «поверхностные, фальшивые и самовлюбленные»; «герметичные, сухие, заумные»; «сложные, мутные, неглубокие и “на двоечку”». Для художника он придавал слишком большое значение текстам и идеям, за что его называли «чудаком-библиофилом… сверх меры поэтичным и иносказательным… чересчур начитанным, себе во вред».
Сложно понять, почему Р. Б. Китай подвергался подобной критике. Его картины – это немного Фрэнсис Бэкон, немного Дега, немного поп-арт, но в основном это наброски. Мысль разгоняется до таких частот, что она становится чистым чувством. В отличие от работ абстрактных экспрессионистов или художников поп-арта, сравнение с которыми было не в его пользу, картины Р. Б. Китая никогда не являются одним единственным высказыванием или трансцендентальной идеей. Как будто он осознает, что он и есть Последний Оставшийся Гуманист, который использует картину как поле для жонглирования несочетаемыми идеалами. В отличие от художников пятидесятых годов, чьи работы прославляли разъединение, картины Р. Б. Китая разобщенность признают, но в то же время ее оплакивают. Мелодии, витающие над двориком кафе, пробуждают иной мир. Вальтер Беньямин курит гашиш в Марселе, чтобы насладиться компанией самого себя. Интеллектуальная сдержанность, высвобождающая ностальгию.
В Париже пятидесятых годов стремительно взбирающиеся по социальной лестнице евреи из гетто, каковым являлся Сильвер Лотренже, страдали на званых ужинах из-за жуткой дилеммы: либо объявить о своем еврействе, чтобы предотвратить возможные антисемитские реплики и шуточки и быть в итоге обвиненными в высокомерном «выставлении этого напоказ»; либо промолчать и быть в итоге обвиненными в коварном «сокрытии правды». Р. Б. Китай – изворотливый жид – никогда не выбирал одно из двух, поэтому окружающие думали, что он их дурачит.
Меня позабавило, что Р. Б. Китай был зациклен на создании экзегезы к своему искусству – каждую свою картину он сопровождал текстом. «Экзегеза»: попытка безумцев доказать, что они не безумны. Я использовала слово «экзегеза», пытаясь объясниться с тобой. Дик, я уже говорила тебе, что подумываю назвать все эти письма «Ковбой и Жидовка»? Короче говоря, я поняла, что мне просто необходимо попасть на его выставку.
Метрополитен-музей снабдил выставку огромным количеством экспликаций, что только сильнее отдалило Р. Б. Китая от его зрителей и других художников. Кураторское воодушевление перемешалось с тревогой: как сделать эти «сложные» работы доступными? Решение: выставить художника очаровательным фриком.
В начале экспозиции посетителя встречает кураторский текст (первый из многих), рассказывающий о странном творческом пути Р. Б. Китая. Рядом с трогательным портретом тушью еще-не-почившего художника вывесили текст, в котором перечислены основные вехи его биографии. Р. Б. Китай вырос в городе Трой в штате Нью-Йорк, сбежал из дома в шестнадцать лет, чтобы попасть на торговое судно. Он служил в армии, затем учился в художественной школе Оксфордского университета за счет пособия «Джи-Ай Билл». Закончив учебу, он переехал в Лондон, писал картины, выставлялся. После внезапной смерти его первой жены в 1969 году Китай ничего не создавал несколько лет. Этот эпизод из его биографии подается с благоговейным изумлением. (Почему любой жизненный путь, не укладывающийся в корпоративный стандарт – бакалавриат на Восточном побережье сразу после школы, затем магистратура по изящным искусствам в Калифорнии, затем последовательное и бодрое арт-производство, – видится как нечто исключительное?)
Кураторский текст во втором зале продолжает преувеличивать чудаковатость Р. Б. Китая. Он «зачитывается художественной и философской литературой», он «книжный червь». Факты его биографии описаны так скудно, что он превращается в диковинное, мифическое создание. В тексте говорится, что, возможно, полюбить художника и его работы не получится, но восхищаться мы им должны. Хотя его работы «сложные», они субстанциальны и наличны; их нельзя полностью сбрасывать со счетов; они стоят особняком. И вот в возрасте шестидесяти двух лет, на первой крупной ретроспективной выставке, Р. Б. Китая начинают почитать/порочить. Вся подлинность его искусства подрывается чудаковатостью. Он говорящая собака, одомашненная и превращенная в миф.
