В свои четырнадцать Констанс была ядерной смесью из оранжевых синтетических мини-юбок, пластиковых сережек и матерных словечек. В надежде поднять ее пошатнувшуюся самооценку Луиз и Джаспер тоже разрешили ей выбрать школу самостоятельно. Она тоже должна была взять дополнительный год. Их первым признанием друг другу стало то, что они оба выбрали Веллингтонское училище торговли и техники. Каждый принял это решение самостоятельно, из чистого упрямства и чтобы привести в ужас родителей, и, разумеется, это их мгновенно сдружило.
Расположившись на отшибе единственных городских трущоб, Веллингтонское училище встречало многозначительным слоганом на латыни, вырезанным над главным входом: Qui Servum Magnum. Однако никто не мог его прочитать, потому что латынь в школе не преподавали уже больше двадцати лет. «Тот, кто служит, велик». И в будущее было легко заглянуть: их ждали жизни, проведенные в автомастерских и машинописных бюро. Так что все отрывались как умели в эти последние годы школы, накуриваясь и засовывая пальцы друг в друга на уроках биологии и в читальном зале.
В отличие от своих родителей, весьма впечатленных коннектикутским происхождением Гринов, Эрик сразу понял, что все социокультурные амбиции Констанс брали начало в трейлер-парке. Хабалка Констанс стала творением Эрика, его Пигмалионом. Их первой задачей было стереть ее жуткий американский акцент, заменить его интеллигентными йоркширскими интонациями, которые он перенял от отца. Эрик указывал Констанс, что слушать и читать. Иногда они вместе пересматривали сцены из ее прошлой жизни: Эрик их обстоятельно правил. Эрик одобрил политические проступки Констанс – в начальной школе ее временно отстранили от учебы за чтение Ленни Брюса и распространение листовок в поддержку «Черных пантер». Но все остальное пришлось вырезать: кражи в магазинах, байкерские тусовки, минеты, аресты за хранение наркотиков, взлом и проникновение – это было слишком вульгарно.
Лето Эрика и Констанс было наполнено захватывающими приключениями, будто списанными с историй Энид Блайтон. Вечером они зависали в «Ше Паре». Днем прыгали в троллейбус и объезжали залив, взбираясь затем по вулканическим камням, чтобы увидеть закат. Однажды они собрали корзинку для пикника и ушли в горы над пляжем Карака – место действия известного рассказа Кэтрин Мэнсфилд «На взморье». Эрик убойно пародировал Кезию, альтер эго Мэнсфилд, и они смеялись так сильно, что не заметили, как подкрался тасманский туман. Сирил лично отправился на их поиски. Он выглядел уж очень по-английски хмуро: в дождевике, с факелом, вылитый рыбак из рекламы рыбных котлет «Гортонс», и Эрик с Констанс тыкали друг друга в бока, чтобы не прыснуть со смеху по дороге домой. «Что за борода!»
[37] (на новозеландском сленге – смешная ситуация и овечье дерьмо) – выучила Констанс в тот раз. Из Лориного журнала Эрик вырвал цветной снимок хиппи-джипси парочки, которая автостопила у пшеничного поля. Может, они с Констанс когда-нибудь окажутся на их месте?
Голос Сирила прогремел в поддержку либеральной позиции епархии против апартеида, встреченный одобрительным цоканьем и кивками. «Поехали в Баттерфлай-Крик! – снова сказал Эрик. – Едешь по Петону, поворачиваешь направо на Муншайн-Роуд, мимо Истборнского кошачьего питомника. Ты знала, что питомник принадлежит бывшей жене Александра Трокки? Она переехала сюда из Лондона. Паркуешься на вершине холма и первые два часа идешь сквозь первозданный лес, темный и густой. И оказываешься на поляне или, скорее, на лугу, а там – ручей и водопад. И куда ни посмотри – всюду бабочки».
* * *
Они уходили все глубже в заросли, по узкой тропинке в тени кипарисов и кофаи. Луг и слепящее солнце остались позади. Земля была холодной и сырой. Свет едва просачивался сквозь размашистый купол папоротников. Мальчик остановился, чтобы отдышаться. Он взглянул на небо через маленькую трещинку в густой зеленой листве. И его окатило волной невиданных знаков.
* * *
28. Оказалось, что твои «планы» на вечер пятницы, седьмого апреля, совпали с моими планами. И вот тут дело стало принимать странный оборот. Нашими «планами» было открытие выставки Чарльза Гейнса, Джеффри Вэлленса и Элеанор Антин в Музее Санта-Моники. Работу Антин, инсталляцию «Переулок Минетта: история призрака», только что перевезли сюда из галереи Рональда Фельдмана в Сохо. Как раз о ней я писала тебе в прошлом январе в тексте «Все письма – это письма о любви». Тот самый текст, который я отправила тебе экспресс-почтой в феврале до того, как объявиться у тебя на пороге в Долине Антилоп. Тот самый текст, который мог бы сделать тебя менее жестоким, прочти ты его до моего приезда.
Мне стало нехорошо, когда я увидела твой желтый «Ти-берд» на парковке Мейн-стрит. Я прижалась к Дэниелу Марлосу, моему другу и кавалеру на тот вечер, пока мы переходили дорогу к музею. «Он здесь, – сказала я. – Он здесь». И конечно же, пересекая зал, чтобы купить себе выпить, я увидела тебя, разговаривающего с группой людей. Ты тоже меня увидел – вскинул обе руки, словно укрываясь от опасности. Затем ты демонстративно не замечал меня, кружа по залу.
Галерею качало из стороны в сторону, как потерявший управление корабль. Я чувствовала себя Фредериком Моро, который без приглашения и с опозданием явился в салон мсье Дамбреза в «Воспитании чувств» Флобера – параноидальная охота за сокровищем, повсюду намеки в укачивающей комнате. Куда бы я ни посмотрела, всюду был ты: глаза не смотрят, но видят. Я не могла пошевелиться.
Наконец я решилась заговорить с тобой. В конце концов, мы не были врагами. У нас было назначено свидание на субботу. Я подождала, пока твоя компания разошлась и ты остался стоять вдвоем с каким-то парнем, студентом. «Дик, – сказала я. – Привет!» Ты изобразил улыбку и кивнул, выжидая. Ты не представил меня своему другу, своему созданию. Ты ждал, что я заведу разговор, и я промямлила что-то про выставку. Когда это ни к чему не привело, я резко замолчала. «Что ж, – сказала я. – До встречи». – «Да, – сказал ты. – До скорой встречи».
В тот вечер кто-то врезался в твой «Ти-берд», а мою арендованную машину отбуксировали. Совпадение Номер Два. Разве шизофрения – это не оргия совпадений? Ты напился после открытия и ночевал в мотеле.
* * *
29. Эрик Джонсон сел на автобус «Рэйлвэйс» из Веллингтона до Нгаруаваии. Было где-то начало восьмидесятых. Феликс озаглавил этот период «Зимними годами». Эрику тридцать четыре года. У него нет счета в банке, в кармане пятьдесят долларов. Вконец отчаявшись, Вита-Флёр и Сирил приняли решение больше не давать ему денег. «Я ищу работающую работу», – сообщает Эрик всем, кого встречает. Голос грохочет в полой груди, в угловатом теле, он похож на призрака отца Гамлета, который бродит по болотам во время бури короля Лира.
Кэтрин Мэнсфилд так жаждала кусочек жизни, что сделала из него целый жанр. Маленькие страны одалживают себя историям: глухомань, где застрявшим людям только и остается, что следить за жизнями друг друга. На Эрике списанный армейский рюкзак, дождевик и шерстяной свитер, связанный Витой-Флёр. Остальное его имущество – это спальный мешок, подштанники, нож и фляга. После примерно тринадцати лет бродяжничества Эрик что-то да знает о выживании. Автобус тормозит на Мэйн-стрит в центре Нгаруаваии.
