Вплотную к тротуару медленно полз приземистый грузовичок, в кузове которого громоздились газонокосилки и какие-то пухлые мешки, и Кути, с трудом заставив дрожащие ноги двигаться чуть быстрее, сумел-таки через несколько мучительно продолжительных секунд ткнуться плечом в задний борт, ухватиться за торчавшие через него рукояти двух косилок и поставить колени на бампер. По крайней мере, ноги его теперь не касались асфальта.
Но тут старые тормоза скрипнули, Кути прижало к борту кузова, и машина остановилась. Воспользовавшись моментом, Кути перевалился через борт и упал на колени на мешок, от которого исходил запах бензина и прелой травы, похожий на дух старого пива, и отчаянно замахал в зеркало заднего вида.
– Поезжайте! – прохрипел Кути. – Поезжайте, скорее!
Сквозь запыленное заднее окно он видел водителя-мексиканца, который, опершись локтем на спинку сиденья, разглядывал его сквозь стекло, а потом махнул рукой и что-то сказал, несомненно, требуя, чтобы непрошеный пассажир вылез из машины.
Кути оглянулся в переулок и увидел, что однорукий, озаренный медным светом предвечернего солнца, рысцой бежит между двумя серыми домами и широко улыбается, глядя прямо на него.
Кути кинулся вперед по мешкам, стукнул кулаком в стекло кабины и закричал:
– Поезжайте! Vaya! Ahora! Es el diablo!
[10]
Вряд ли водитель услышал слова, но было видно, что он перевел взгляд с Кути на приближавшегося бродягу, и в следующую секунду повернулся к рулю, и грузовик двинулся вперед, выехал в левый ряд и набрал скорость.
Кути оглянулся и увидел сквозь раскачивавшиеся рукояти косилок и сухие ветки, что бродяга перешел на шаг и помахал рукой Кути, прежде чем его заслонили другие машины.
Кути опустился на запасное колесо, всей душой надеясь, что водитель не остановится в соседнем квартале. Когда же он вытянул ноги, правую щиколотку пронзило болью; он поддернул штанину и увидел, что правая лодыжка заметно толще, чем левая.
И сделалась горячей на ощупь. А в желудке у него внезапно похолодело от испуга. «Получается, я охромел? – подумал он. – И насколько быстро я смогу хромать?»
Через пять минут грузовичок свернул на бензоколонку «Шеврон». Водитель вылез из кабины и, отвинчивая крышку бензобака, кивнул Кути и дернул головой в сторону, недвусмысленно дав понять, что не намерен дальше катать его.
Кути покорно кивнул и начал выбираться из кузова. На правую ногу, в общем-то, можно было наступать, но когда он, перелезая через борт, повернул ее, лодыжку опять прострелило болью.
– Э-э… спасибо, что подвезли, – сказал он водителю и, выудив из кармана темные очки, нацепил их на нос.
– Sí, – отозвался тот и, сняв с крюка шланг с «пистолетом», вставил его в горловину бензобака. – Buena suerte. – И в баке зажурчал бензин.
Кути знал, что эти испанские слова означают пожелание удачи. Солнце светило точно вдоль глядевшей на запад улицы, и тени от машин удлинялись с каждой минутой.
Впрочем, Кути больше волновался из-за того, что ему предстояло сделать, чем из-за поврежденной ноги.
– Э-э, – поспешно сказал он, – lo siento, pero… tiene usted algunas cambio? Yo tengo hambre, y no tengo una casa. – Сейчас Кути очень жалел, что ленился на уроках испанского языка: сейчас ему нужно было сказать: «Простите, не найдется ли у вас немного мелочи. Я очень голоден, и у меня нет дома».
Лицо его было холодным, и он не мог понять, бледнеет или краснеет.
Водитель бесстрастно смотрел на него, опираясь плечом на шкаф, от которого отходил гибкий черный рукав, и продолжая нажимать на большой алюминиевый курок. Кути слышал тихое журчание бензина, но пахло вокруг жареным рисом и кунжутным маслом из китайского ресторанчика, находившегося на противоположной стороне улицы. Наконец, аппарат щелкнул, прервав струю бензина, и водитель, повесив «пистолет» на место, не спеша зашагал к кассе. Кути остался неподвижно стоять возле заднего бампера машины.
Вернувшись, водитель вручил Кути пятидолларовую купюру и, повторив: «Buena suerte», – отвернулся и полез в кабину.
– Спасибо, – сказал Кути. – Gracias. – Он оглянулся на запад и, пока грузовик неторопливо заводился и выезжал на улицу, стоял на закапанном маслом асфальте и думал о том, где может сейчас находиться однорукий бродяга. Наверняка где-то на западе.
Кути побрел по тротуару дальше на восток. Пока он ступал на носок и не опускал пятку на асфальт, щиколотка не болела.
«Нужно поспать, – вертелось у него в голове, – но где? Как спать, если мне нельзя останавливаться? Он меня сцапает. Может быть, попробовать поспать в поезде – влезть в вагон и поехать, куда он повезет…»
Это идея!
Или все же удастся спрятаться?
Дома в Лос-Анджелесе по большей части низенькие – три этажа, а то и меньше. Он окинул взглядом крыши. На каждой из них, за проводами, висевшими на старых изоляторах, и дымовыми трубами виднелось что-то вроде маленького домика.
«У него только одна рука, – думал Кути, – возможно, мне удастся забраться куда-нибудь, где он меня не достанет. Ну да, забраться… С моей-то подвернутой ногой?»
Кути ковылял довольно быстро, и каким-то образом удерживался от паники.
Он миновал немало пустующих участков. Теперь он без труда мог бы описать типичный – огороженный сеткой квадрат земли с несколькими чахлыми пальмами, ржавым брошенным автомобилем и нестройными рядами сорняков, зигзагами пробивавшимися через старый асфальт. Может быть, ему удастся забраться на такой участок и настроиться на то, чтобы проснуться и удрать, как только услышит, что однорукий полезет через забор.
На тротуаре у перекрестка впереди стоял одетый в старый джинсовый костюм мужчина с черной собакой, походившей на немецкую овчарку. В руке он держал белую картонку. Когда Кути дотащился до них, пес завилял хвостом, и Кути остановился перевести дух и погладить собаку по голове.
– Bueno perro, – обратился Кути к незнакомцу. Теперь он хорошо видел, что на картонке от руки написано большими черными буквами: «БЕЗДОМНЫЙ ВЕТЕРАН ВЬЕТНАМСКОЙ ВОЙНЫ – РАБОТАЮ ЗА ЕДУ».
– Sí, – ответил тот. – М-м… como se dice…
[11] perro – это собака, да?
– Да, – подтвердил Кути. – Хорошая собака. Вы говорите по-английски.
– Угу. А у тебя нет акцента.
– Я индиец, а не мексиканец. Индиец из Индии. Но родился-то я здесь.
Его собеседник мог принадлежать к любой из человеческих рас и быть любого возраста. Коротко подстриженные седые волосы курчавились, как у Кути, а кожа была такой темной, что он мог оказаться хоть мексиканцем, хоть индейцем, хоть чернокожим или же просто очень сильно загорелым. Его худое лицо, вокруг рта и глаз в некоторой степени походивших на азиатские, было изрезано глубокими морщинами, но Кути не смог бы сказать, что их породило – возраст или постоянное пребывание на воздухе при самой разной погоде.
