О мужчинах в ее жизни: «Нет, я (смех) психиатр, излечи сам себя! – я думаю, что во мне все еще продолжается протест против мачизма моего отца и моих братьев. Мой отец пил – в тринадцать лет я выяснила, что сильнее всего он пьянствовал в феврале и марте, когда получал отпускные и налоговые вычеты – и избивал мать; и даже на ферме в Норко у него всегда должны были быть стейк, салат и печеная картошка и несколько стаканов вина на обед, и серебряный прибор, тогда как остальная семья довольствовалась рисом и бобами. А мои братья и их друзья были… о, знаете, штаны цвета хаки, лакированные черные ботинки, клетчатые рубашки, застегнутые только на нижнюю пуговицу и открывающие белые футболки, надетые на тело, сетки для волос с острыми чубами посреди лба как черный паукообразный кастовый знак. Крутые – все мальчики-первенцы, обязательно именовались Кто-то-младший, а отцы постоянно устраивали им на газонах перед домами ринги, сделанные из садовых шлангов, и они колотили друг друга, как бойцовые петухи. Мальчикам и девочкам полагалось как можно скорее вступать в брак и заводить детей. Я настроена против всего порядка вещей, в котором воспитывалась – я не католичка, я не пью, и я, кажется, не имею особого влечения к мужчинам. О, позвольте добавить, что к женщинам и вовсе никакого! (Смех.)»
Насчет того, как хрустальный шар вяжется с материализмом: «Застой ясности, ясность застоя – люди склонны искать призраков в водоемах, где улеглось волнение. Приливные пруды, похоже, лучше всего годятся для этого, в буквальном смысле слова, стимулируя медитацию, которая выводит старых духов на поверхность; с точки зрения суеверного ума, море – это стая призраков, имейте это в виду. Совершенно серьезно, пациенты, кажется, находят своих призраков более доступными на небольших глубинах настоящей океанской воды. Ради этого стоит совершать экскурсии. Я хотела бы в конце концов перенести клинику в какое-нибудь место на побережье; конечно, не в те места, где можно заниматься серфингом, а туда, где есть заводи со спокойной, умиротворенной морской водой».
Салливан откинулся на спинку пластмассового стула читального зала библиотеки Сити-колледжа и представил себе заявления психиатра в какой-нибудь буколической культуре лет этак через тысячу, когда оружие будет существовать только в виде бездеятельных, окутанных легендами реликвий: «Анализ легенд, связанных с объектами, известными как «Смит-и-Вессон», позволяет утверждать, что можно достигать полезных потрясений, приставляя «дуло» одного такого предмета к виску пациента, и потом совершать ритуальный нажим на рычажок «спускового механизма». У меня имеется экземпляр, отлично сохранившийся, несмотря на прошедшие тысячелетия… теперь наблюдайте за пациентом…
БУМ».
Вот именно, что «бум», подумал он теперь, два часа спустя, на автостоянке «Мичели», когда допил пиво и сунул окурок в банку. Ну, она получила хороший урок. Один из ее пациентов, должно быть, имел связь с призраком, который послужил детонатором, роль заряда сыграла ночь Хеллоуина, а разрывной пулей была целая навозная куча озлобленных безмозглых призраков. И главной целью, похоже, служил один из ее пациентов, который умер, так и не поняв этого, и потому выбросил гильзы – посмертный травматический шок, – когда его жизненный путь оборвался, воспламенив свое опоздавшее к могиле тело. А потом еще двое умерли от сердечных приступов или чего-то еще, а все остальные просто спятили.
«Да, вероятно, это была та еще ночь», – думал Салливан. Открыв водительскую дверь, он вылез на тротуар и почувствовал, что воздух еще по-утреннему прохладен. Вполне возможно, что этот урок научил ее чему-нибудь; она вернулась в город и, если я не ошибаюсь, для того, чтобы повиниться – перед куда более буквальной разновидностью призраков, нежели те, существование которых она была готова признать, давая то интервью.
«Если я смогу найти доктора Анжелику Антем Элизелд, – думал он, – возможно, удастся уговорить ее провести еще один сеанс. Она знает, как это делается, а у меня есть «маска» Гудини, которой должно хватить для того, чтобы прикрыть нас обоих. Мы могли бы вдвоем общаться с нашими призраками из-под маски, как католики, исповедующиеся через ширму, делающую их анонимными».
Он тащился по тротуару вдоль кирпичной стены «Мичели» и пытался гадать, изменилось ли теперь отношение Элизелд к католической церкви. Или к спиртному.
Или даже к мужчинам, добавил он, открыв дверь и войдя внутрь.
Салливан сидел один за столиком поодаль от входа и едва успел сделать солидный глоток «Курз», как кто-то хлопнул его по плечу.
Он поперхнулся, фыркнув пивом через нос, и выронил стакан, потому что его правая рука хлопнула по карману рубашки, где лежал пакетик с мумифицированным пальцем, а левая рука метнулась к петле поясной сумки, которая открывалась одним рывком, выставляя на обозрение рукоятку пистолета.
– Боже! – раздался явно изумленный и встревоженный голос; из-за его спины широко шагнул в сторону и вперед человек и, улыбаясь, демонстративно показал пустые руки. – Старина, прости!
Салливан узнал его – это был приятель по колледжу, которого звали Бадди Шенк.
– Увы, я разлил выпивку своего друга, – сказал Шенк, взглянув через плечо Салливана. – Он примет от меня другую? М-м… и я закажу то же самое. – Шенк посмотрел сверху вниз на Салливана. – Не возражаешь, если я присяду?
Салливан никак не мог откашляться, но все же ему с трудом удалось хрипло глотнуть воздуха. Он махнул в направлении стула, стоявшего напротив него, и кивнул.
– Пиво с утра, – с некоторой неловкостью сказал Шенк, устроившись на стуле. – Ты, гляжу, двинулся по пятам за своей сестрой. И стал очень нервным! Ты дернулся, как… как крысоловка! У меня чуть сердце не остановилось! Чего это ты так разнервничался? – Он развернул бумажную салфетку, промокнул пенистое пиво и сдвинул осколки стакана.
Салливан попытался бесшумно вдохнуть и неприятно удивился тому, что не смог. Его глаза слезились, в носу жгло.
– Здоров, Бадди, – с трудом выдохнул он.
«Мой Бог, я и впрямь весь на нервах, – подумал он. – Если бы я знал, что так боюсь Деларавы, то сидел бы спиной к стене».
Он подосадовал, что не чует никаких запахов, кроме пива, потому что ему вдруг захотелось принюхаться к чесночному духу – не примешивается ли к нему аромат сигарет с гвоздикой.
Официант, недавно принявший ранее у Салливана заказ на сэндвич с фрикадельками, подошел, вытер со стола пролитое пиво и смахнул мокрую салфетку и осколки в полотенце.
– Бадди, г…нюк ты, вот ты кто, – сказал Салливан, когда официант ушел, главным образом для того, чтобы проверить свою способность говорить. – Рад тебя видеть.
Салливан обнаружил, что говорит правду. Шел третий день, как он вернулся в Лос-Анджелес, и до этого момента он чувствовал себя более исключенным из местного кровотока, чем даже турист, ориентирующийся исключительно по открыткам. Он оказался в новом Лос-Анджелесе, а вовсе не в своем городе – автострады больше не действовали, «Джо Джост» закрылся, Мелроуз-авеню снесли, Стив Лотер переехал на другую сторону 405-й и оказался под дулом пистолета, а люди, которые интересовали Салливана больше всего, были мертвецами.
