Вокруг все рушилось. Если в подземелье и были еще какие-то твари и чудища Кощея, то сейчас их просто развеяло огромной чародейской силой, а то и завалило скалами. Но все же Добрыня чего-то добился: заметил, что вырастали и вновь исторгали огонь всего пять или шесть голов. Кощей не успевал возрождать остальные, и его обезглавленные толстые шеи просто волочились по камням и раздавленным украшениям, попадая под ноги чудищу, которое даже спотыкалось о них, раскачивалось. Змей зарычал оставшимися пятью головами – даже обида в этом рыке слышалась. Но звук и сила все равно были такие, что опять дрогнула и начала рушиться новая стена, все сдвинулось. Огромная каменная глыба упала как раз на Змея, но не раздавила его, а разлетелась на огромные куски, закрыв ими блестевшее золото, – слышно было, как оно звенит, проваливаясь куда-то в бездны вновь образовавшихся расселин.
Змей-Кощей, казалось, не обратил на это внимания. Рычал, выл, топтался на месте, выискивая, куда во время последнего обвала скрылся его противник. Но Добрыня решил повременить немного, укрылся за скалистым выступом, переводя дыхание. Его рука, сжимающая меч, болела, во рту чувствовался отвратительный вкус паленой кожи, прыжки получались уже не столь легкими и стремительными. Сколько времени длился этот нескончаемый бой? Сколько он еще продлится? И хватит ли у Добрыни сил, чтобы закончить начатое?..
Он выглянул из-за уступа, увидел, как топчется Змей, и понял, что его страшный противник тоже начал уставать. Болтающиеся без толку головы на подрубленных шеях истекали темной кровью, неуклюжие лапы все чаще стали оступаться. Длинный хвост, ранее так яро метавшийся из стороны в сторону, теперь как-то устало задевал стены пещеры, сдвигал их, но уже не рушил. Разве Кощей может уставать? Внезапно Добрыня разглядел иней, которым покрылся Змей, заметил, что под ним побелели обломки скал, а головы, какие ранее изрыгали пламя, сейчас дышали холодным паром.
Добрыня припомнил, как Малфрида сказала не так давно: «Силе тоже порой надо получить откат, чтобы потом снова вернуться… Изморозь – это усталость после чар».
Значит, после напряжения мощного чародейства Кощей, как и он, утомился. Вон даже замер на миг, головы шевелятся, озираются, выискивая противника среди рухнувших обломков, среди новых выступов, образовавшихся на стенах.
И Добрыня вышел, окликнул Бессмертного:
– Ты слышишь меня, чудище? Я здесь!
Одна из голов взревела, но остальные медлили. Эта же сделала быстрый рывок в сторону Добрыни, плюнула огнем. Добрыня не то чтобы бездействовал, просто на мгновение замер – и огненный шар полетел обратно в пасть чудовища. Голова тут же задымилась, тяжело опала, потемнела вся.
– Да охолонь ты, – заслонился мечом Добрыня, готовый разить, если и другие нападут.
Но не напали. Более того, Добрыня и уследить не мог, когда перед ним оказался сам Кощей – высокий, худощавый, с широкими плечами… Вот только голова все еще была тупорылой, с алыми мерцающими глазами. Жутко все это выглядело. Особенно когда голова прошипела, выговаривая слова:
– Ты смиряешшьссся?
Неужели пощадит? Неужели опять начнет его уговаривать?
– Зачем мне смиряться? Не за тем сюда шел. Но другое скажу. Разве ты не понял, что нам не победить друг друга? Ты – бессмертный, я – неуязвимый. Мы можем долго продолжать гонять друг друга, пока остатки твоего золота не провалятся ниже Кромки.
Кощей стал озираться змеиной головой, оскалился, заметив, сколько золота утекло в темные провалы. Он рывком послал голову в сторону Добрыни – шея вмиг стала длинной, быстрой, – но наткнулся на свое отражение в пластине шлема и был отброшен с такой же силой, с какой сделал рывок. Кощей пошатнулся, едва не рухнув, но устоял. И лишь после этого вновь раздалось шипение:
– Что скажешшь тогда? Зачем медлишшь?
Добрыня соображал быстро, вспомнил много. Вспомнил, как отменил сражение под градом Булгаром, уверив всех, что им не победить тех, у кого даже нищие в сапогах ходят, и уж лучше русичам поискать лапотников. Значит, если есть что-то, с чем сейчас не можешь справиться, надо попробовать отложить это до лучших времен.
– Давай выйдем на поединок позже. Не среди этих камней и залежей золота, а где-то в другом месте. Там и закончим начатое. Думаю, неплохо будет нам снова сойтись дней через семь у моста через реку Смородину, где живой мир с миром Кромки соединен. У тебя будет твое колдовство этой стороны, я же богатырскую силу своей земли испробую.
Кощей как-то странно, утробно забулькал. Смеялся, что ли? Или из змеиного горла слова выходили с трудом? Но когда он заговорил, Добрыня вполне разобрал его речь:
– Добро. Через седмицу я приду к Калинову мосту. Но тогда уже пеняй на себя. Если мой верх, я тебя уничтожу или заставлю служить мне. Кромешником станешь, воле моей будешь повиноваться беспрекословно и вечно!
– Да ты победи сперва, – процедил сквозь зубы Добрыня.
Он слышал, как Кощей уходил, потом темной тенью спрыгнул в одну из глубоких расселин, где надеялся разыскать свое провалившееся золото. Добрыня же смотрел вверх, выискивал, где из пролома свет пробивается. Ох и соскучился же он по свету ясного дня!
Глава 17
Первое, что заметил Добрыня, выбравшись из расселины в сводах, это то, насколько все вокруг изменилось. Он видел совсем другие горы, другие склоны. Ему пришлось миновать пару перевалов, прежде чем он начал узнавать места. И то с трудом. К примеру, там, где ранее находился усыпанный камнями подъем ко входу в Кощееву пещеру, ныне был виден лишь узкий проход между двух сдвинувшихся гор, этакие незнакомые врата. Все стало иным… Однако Добрыня и сам был как-то причастен к тому, что произошло, чтобы все так изменилось. К чему теперь удивляться?
Но не только это заметил сын ведьмы: вверху, там, где на вершинах гор вечно лежали тяжелые облака, скрывавшие мир Кромки, теперь прорывались лучи солнца. Они были багряными – закат или рассвет? – но от их отблесков эта вечно серая, туманная земля словно ожила, стала цветной, меняющейся, сулящей надежду.
Добрыня глубоко вздохнул, снял свой чудесный шлем и облегченно тряхнул длинными слежавшимися волосами. Он был рад солнцу, рад, что сюда проникает сияние живого мира, ради которого он и забрался в такие неведомые дали, ради которого взял на себя столь тяжелую ношу, как противостояние с Темным. И он выстоял! Он по-прежнему еще жив! Думать, что не все еще завершено, сейчас не хотелось. Главное, что он не уступил и даже смог выставить свои условия.
Осознание этого придавало Добрыне таких сил, что и утомленность после боя отступила. Он вдыхал всей грудью, сила росла в нем, и, чувствуя это, он засмеялся громко и торжествующе. Эхо гор подхватило его смех, понесло среди туч, казалось, и сами они расступились, солнечный свет стал более ярким, в лицо пахнуло ветром. Ветер был ледяным, колючим, но и бодрящим. Добрыня ощущал его свежесть, как и жар в своей груди. Жар после холода – это приток сил, как уверяла ведьма. А столько сил, как сейчас, Добрыня еще никогда не ощущал. Даже когда боролся с Бессмертным. Тогда ему просто некогда было об этом думать. Нечто похожее на такую силу он чувствовал лишь однажды, когда они с Владимиром вошли в Киев и он понял, что свершилось невероятное – они поменяли власть на Руси. Теперь же он справился один. И Кощей был прав, уверяя, насколько он сам может быть непобедимым.
