– Ложку-то вылови, – спокойно заметил тот. – Навар рыбный от твоей липовой черпалки лучше не станет.
И обратился к Забаве:
– Ну и как они тебе? Ведь и князь, и дядька его Добрыня – первые люди на Руси.
Забава беспечно играла волосами – то на грудь перебросит и наматывает длинную пушистую прядь на пальчик, то небрежно откинет за плечо.
– То, что они оба отменные витязи, сразу видно: стать, выправка, шеломы с позолотой. И на лошадях сидели как влитые. О Владимире мне говорили, что он красив, как само ясное солнышко. Его ведь так и называют – Владимир Красно Солнышко?
Добрыня кивнул. Он ждал, что скажет девушка про него самого. Не из особого интереса, а чтобы понять, не хитрит ли она. Вон Саву сразу признала, могла и воеводу Добрыню угадать в бродячем гусляре. Она же как будто и не спешила о нем говорить. Ну ясно, девам скорее интересны те, о ком они в светелках судачат, – а о Владимире такие милашки болтали немало. И знали, какой он женолюб, скольких взял себе в жены, скольких поселил в теремах своих в Вышгороде и Берестове ради утехи плотской. Ну, до того как крестился и сделал единственной женой византийскую царевну Анну.
Сейчас же Забава принялась рассказывать, что Владимир и впрямь муж видный – как снял шлем, так волосы его и засветились, словно спелая пшеница. А вот дядька его был в броне по самые глазницы. Как будто боялся открыться, дабы чья-то стрела со стены не задела ненароком.
«Хорошо, что я тогда личину не скинул», – подумал Добрыня, понимая, что девушка так его и не разглядела.
Она же другое сказала: мол, как бы ни был воинственен и грозен дядька князя, но есть нечто, чего и он опасается.
– И чего же? – отбрасывая пожеванный стебель и срывая новую травинку, полюбопытствовал мнимый гусляр.
– Он боится сильных людей, – важно заявила Забава. – Я помню, как люди рассказывали, что после снятия осады именно он предложил князю не воевать с булгарами, а договориться. Дескать, рассмотрел он хорошо булгарских батыров, видел их купцов и даже пленников-колодников. И отметил, что все они в сапогах. А сапоги только у смекалистых да ловких имеются, у тех, кто умен и сможет себя достойно содержать. Вот и передавали люди друг другу речи того Добрыни: дескать, понял он, что с таких непросто будет дань взять. И посоветовал Владимиру заключить с булгарами договор о мире и торговле, а самим русам отправиться поискать более покладистых и простых лапотников.
Забаву эта мысль развеселила, и, вытянув ноги в маленьких лапотках, она заявила: вот, мол, вятичи все в лаптях из лыка ходят, а Владимиру туго с ними пришлось. И их вольное племя ни нынешний князь, ни его отец-воитель так и не смогли под себя взять.
– Однако я слыхивал, что Владимир с дружиной выступал против обутых в кожу ромеев – и не без успеха! – не сдержался Добрыня. – С булгарами же он просто заключил выгодную сделку – торговать, а не воевать. Даже взял в жены одну из дочерей булгарского хана. Слыхивала ли ты об этом, Забава моя сладкая?
– Я не твоя сладкая! – нахмурилась девушка. И повернулась к Саве: – Ну что, Неждан, уха почти готова. Пришло время болтушку в нее добавлять.
Сава не спорил. Он вообще теперь все больше поглядывал на мнимого гусляра, и в глазах его плясали веселые искорки.
А с чего радовался-то? Добрыня сам понимал, что не славу они добыли у булгар, а выгоду. Это порой поважнее побед, о которых потом поют славящие песни. Надо, как он сам, много лет тянуть на себе лямку власти, чтобы уразуметь это. Сейчас Добрыня почти с гордостью вспомнил последние слова договора о мире, к которому он приложил свое усердие: «Только тогда не будет мира между русами и булгарами, когда камень поплывет по водам, а легкий хмель тонуть станет».
Забава, казалось, уже забыла, о чем они только что говорили, и решила похлопотать над варевом: развела в плошке немного подболтки из сероватой ржаной муки и аккуратно стала сливать в рыбную юшку, приказав Неждану старательно помешивать. Когда лица молодых людей оказались совсем близко, они покосились друг на друга и оба враз вспыхнули.
Девушка отшатнулась первой.
– Все, теперь несколько минут под закрытой крышкой – и уха будет самое то.
Уха и впрямь получилась отменная. Ели втроем из котла – ложки, что у путников, что у лесной хозяйки, имелись при себе. Без ложки у пояса славяне не обходятся, как и без ножа. Вот и хлебали сперва молча, а потом стали наперебой расхваливать собственное угощение. Сава, изголодавшийся за прошлые дни, больше других налегал, ел, даже когда Добрыня и Забава уже откинулись назад с сытыми улыбками.
А через миг Добрыня засобирался, заметив, что им с Нежданом пора в путь. Не укажет ли им гостеприимная Забава дорогу к ближайшему селищу? Он ведь боян, его не только лес кормит, но и людское внимание. Для этого и шел в вятичские чащи.
Когда Забава огорченно притихла, не ответив на просьбу, Добрыня постарался скрыть улыбку. На это он и рассчитывал: такая болтушка-веселушка столько времени одна в лесу пробыла, что ей отпустить гостей ой как неохота будет. В итоге она и впрямь сказала, что в путь им пока не следует идти, – лесные чащи вятичей не большак
47, по которому удобно передвигаться: путники снова могут заплутать. Но если погостят при ней денек-другой, то как раз молодой месяц выйдет – именно то время, когда за ней должны прийти от Домжара. Ведь время ее жертвенного пребывания в невестах лешака уже на исходе. Ну а с ней и их проводят к большому капищу Сварога, где отец ее требы возносит. И много людей там обычно собирается, будет гусляру перед кем показать свое умение.
Добрыня сделал вид, что задумался, а потом согласно кивнул. Быть посему! И им любо подле такой кралечки провести время да потешить ее песнями и рассказами. Так он сказал, а в душе готов был едва ли не расцеловать доверчивую девушку, понимая, что если ему нужно Малфриду разыскать в этом диком краю, то выйти на Домжара будет для него удачей.
И заиграл для довольной Забавы на гуслях, запел. Сильный и звонкий был голос у Добрыни, столь отличный от его говора – низкого и даже чуть хриплого. А пел он и о стругах, разрезающих грудью речную волну, и о рассвете, который встречает поутру тот, кто всегда в пути; пел о дивах, что ждут путника, и про встречи с новыми людьми, у которых своя, не похожая на других судьба. И каждый новый человек принесет свежую весть, и будут знать люди о других краях, о том, что делается в подлунном мире, широком и вольном, как само небо над головой.
Ох, как же пришлась эта песня по сердцу лесной девушке Забаве! Она слушала, и грудь ее вздымалась, щеки разрумянились, голубые, как незабудки, глаза влажно блестели.
– И отчего я не родилась парнем! – всплеснула она руками, едва певец умолк. – Позволь мне Род добрый явиться на свет юношей, куда бы только ни полетела, чтобы мир познать! А так…
– Так ты сделаешь счастье какого-нибудь хорошего мужа и тем будешь сама счастлива.
