А вот Рогнеда посмела заявить об этом во всеуслышание. И смеялась задорно, когда опешивший Владимир и его люди покидали хоромину Рогволода. Зато Добрыня помнил, как потом рыдал племяш у его колен, как стыдился выйти и поглядеть на тех же новгородцев, ожидавших, что им ответит на выдвинутое Рогнедой обвинение в низком происхождении. Как не посмел это сделать и Добрыня, некогда сам же уговоривший их выбрать князем своего сестрича. И теперь понимавший, что памяти его любимой сестры нанесено глубочайшее прилюдное оскорбление.
Но рассказывать Забаве о пережитом потрясении Добрыня не стал. Зато сказал, как разлютился дядька Владимира.
– Добрыня был родным братом Малуши, матери Владимира. Выходит, и его эта пава полоцкая унизила перед всем честным народом. И он велел Владимиру собраться с духом и идти на Полоцк. Помститься за осраму и унижение, за поруганную честь матери.
Дальше Добрыня и себя не жалел, рассказывая. И не скрыл, что именно дядька велел Владимиру после взятия Полоцка положить под себя Рогнеду перед всеми людьми, перед ее плененными отцом и братьями. Как рабыню, добытую в походе. Но позже сам же Добрыня посоветовал возвысить ее до уровня княгини. Чтобы глупая Рогнеда поняла, что и рабыне сильный муж может дать достойное положение. А уж потом Добрыня приказал вырезать весь род Рогволода. Не столько со зла, сколько понимая, что, оставшись в живых, они точно будут мстить за пережитое поругание. А им с Владимиром, учитывая, что они на самого Ярополка и на Киев шли, иметь за спиной мстителей никак нельзя было.
И взяли они Киев, и погубили Ярополка, и вознесся Владимир на Руси. Но одного только не учел Добрыня – полюбилась молодому князю красивая полочанка Рогнеда. И так полюбилась, что он и о других женах забыл. Что ему до Аллогии, которая только дочерей рожала? Что до принцессы Олавы, умершей первыми же родами? Даже то, что он взял себе вдову брата Ярополка, гречанку Зою, женщину редкостной красоты, не отвлекло его от Рогнеды. А Зою он взял, чтобы в семье осталась, – так исстари повелось, что победитель забирал себе вдову поверженного противника. Отчасти это даже добром считалось – позаботиться об оставшейся без защитника женщине, не дать погибнуть ей и детям ее. Гречанка Зоя в ту пору была беременна от Ярополка, но Владимир позже ее дитя своим признал, не сделал безотцовщиной. И все же любивший красавиц и заключавший и позже браки для родства с государями иных краев, Владимир все одно Рогнеду не оставлял. Она ему то и дело рожала красивых, крепких детей, к ней он возвращался из своих походов, с ней советовался, и она сидела подле него на княжьем столе как водимая главная супруга.
Так что власть имела Рогнеда-Горислава, да такую, что самому Владимиру указывала. Она же, помня былое, и настояла, чтобы князь услал Добрыню обратно в Новгород. Говорила, мол, нечего дядьке состоять при полновластном правителе, нечего в дела государственные вмешиваться. Вот Владимир и велел Добрыне уехать. И тот не виделся с князем до того времени, пока не понадобился ему для совместного похода на булгар. Тогда они только и встретились, однако пригласить Добрыню в Киев, где власть имела Рогнеда, Владимир все же не осмелился. Ну да у Добрыни были и свои дела в Новгороде, он не пенял князю. Зато все же предостерег, чтобы тот Рогнеде полной воли не давал. Ведь через кровь родни ее брал… Забудется ли такое?
И оказался прав, как оказалось. Рогнеда все помнила, да и любострастия мужа не простила, так что таила зло в душе. Она-то княгиней его была, но Владимир едва ли не из каждого похода еще по супруге привозил. Это не считая девок пригожих, которые встречались ему и которых он в усадьбах своих селил, даже жен уводил от мужей. Причем жили они у него безбедно, да и Владимира любили. Он ведь собой хорош на диво и с женщинами всегда ласков был, одаривал богато и лелеял. Одним словом, Красно Солнышко.
А вот княгиню Рогнеду это не устраивало. И однажды, когда Владимир посетил ее да остался ночевать в ее имении Предславино, она взяла нож и попыталась зарезать спящего мужа. Княгиня уже и руку занесла для удара – и не был Владимир никогда ближе к смерти, как в тот миг. Но, видимо, хранила его особая сила, ибо он очнулся и успел перехватить занесенную руку Рогнеды. А она боролась с ним, как рысь, но Владимир был силен, одолел разъяренную жену и, вырвав у нее нож, швырнул саму в угол одрины
49.
Рассказывая все это, Добрыня не заметил, как увлекся, в нем словно проснулся боян. Он говорил, то повышая, то понижая голос, Забава сидела, прижав ладони к щекам, даже Сава заслушался, дышал бурно. Как будто не он был в числе тех рынд-телохранителей, какие той ночью явились на крик Владимира и оторопело смотрели на разъяренного нагого князя и рыдавшую на полу в углу растрепанную княгиню.
– Рогнеда тогда сказала, что имеет все права на кровную месть, какая всегда была свята на Руси. Но потом сорвалась на крик и стала пенять супругу, что тот уже не любит ее, что завел себе жен и девок полные терема, забыв, что она ради него отказывалась так долго от мести.
Тогда Владимир велел слугам обрядить госпожу в самые ценные одежды, надеть украшения и приготовить к смерти. Ибо готов был сам казнить ее прилюдно.
– Не совсем так, – невольно вмешался Сава. – Князь не хотел казнить княгиню при народе. Он сам…
Тут он осекся, замолчал и лишь через миг поднял виноватый взгляд на Добрыню.
– Ты-то откуда знаешь? – удивилась Забава.
– Так весь Киев о том говорил, – сразу нашелся Добрыня. – И Неждан мой прав: князь хотел сам зарубить жену, а от руки князя это все равно казнь. Поскольку Рогнеда пользовалась уважением, люди просили за нее, однако Владимир был неумолим. Он поднялся в покой к обряженной для перехода на тот свет Рогнеде, вошел с мечом… Но тут мать загородил княжич Изяслав, ее сын.
Изяслав тогда уже первый свой пояс носил
50, а на поясе был меч, какой отрокам выдают. И вот со своим маленьким клинком сын стоял против отца и намеревался защищать родительницу.
Этого не выдержала душа князя. Он опустил оружие, сказав: «Я не ведал, что ты тут». А сын ответил: «Ты думал, что ты тут один. Но сразись сперва за маму со мной!»
При этих словах Забава прослезилась. Сказала:
– Когда-нибудь и у меня будут сыновья, которые будут защищать и оберегать меня.
Добрыня лишь повел плечом и продолжил рассказ, поведав о том, что люди просили за княгиню и что Владимир решил услать ее в отдаленное владение, какое называлось Изяславлем. Ибо оно принадлежало не столько Рогнеде, сколько было за ее сыном Изяславом. Ведь по закону сын, поднявший руку на отца – даже в таком необычном случае, – уже не мог оставаться в семье. Так и живут они нынче в глуши – бывшая княгиня и старший сын Владимира. А люди по-прежнему зовут Рогнеду Гориславой.
