– Когда это было! – отмахивался Добрыня.
Но в конце концов пришлось взяться за обучение богатыря. Чтобы не злился и не болтал повсюду, кем мог быть в прошлом голосистый гусляр. Добрыня заставлял Удала нападать на себя, а сам уворачивался от его выпадов, дивясь в душе, что местный силач только на мощь молодецкую рассчитывает, особой ловкости не проявляя. Встанет с огромной, как оглобля, палицей против безоружного, но жилистого Добрыни, даже глаза от усилия выпучит, а как с выдохом начинает разить, тот раз – и уклонится в сторону. Совсем загонял богатыря.
Но Удал не огорчался. Даже нашел чем похвастаться.
– Тебе, гусляр, супротив меня в кулачном ударе не устоять. А то, что мельтешишь, как мошка… это смех да и только. Кто же так сражается? Но теперь мне ясно, почему ты ратное дело оставил. Нет в тебе настоящей силы.
Ну нет так нет. Добрыня хотел уйти, когда сказанное Удалом заставило его вернуться.
– Кого, говоришь, выбирает Малфрида?
– Да уж точно того, кто силу выкажет да ловкость. Именно таких она и присматривает. Я еще в отроках ходил, когда отметил это. А вот теперь сам хочу отличиться.
– Да ты что же, к Ящеру собрался? – Добрыня смотрел на молодца как на умалишенного.
Живя в шумном миру на Руси, где все менялось, он и забыл, что языческая вера пусть и наивная, но искренняя. Вот и Удал был уверен, что после встречи с чудищем его наверняка ожидает новая жизнь в светлом Ирии, хоть и от смерти лютой. Все племя молит богов о тех, кто пожертвовал собой ради блага сородичей, их имена многоголосо повторяются во дни поминания душ, а это великая посмертная слава и гордость всего рода. Не говоря уже о том, что родичи жертв особым почетом пользуются, не остаются в накладе и им всегда достается лучшее при дележе добычи, а волхвы приходят к ним по первому зову, не требуя никаких подношений.
Добрыня вспомнил, что и ранее не раз видывал, когда людские жертвы приносили, причем жертвы никогда особо не сопротивлялись. Конечно, их успокаивали особым пойлом, чтобы момент страшного перехода в иной мир не пугал. Но чтобы вот так ждать и даже готовиться стать жертвой для чудища…
Да, Добрыня уже жил совсем иной жизнью, чтобы по старинке понимать и принимать все это. Ему было понятнее, когда та же Забава не хотела достаться чудищу, да и отец ее, с самой Малфридой знавшийся, тоже постарался дочь оградить от подобного жребия, а заодно обучил, как от того же лешего в лесу уберечься. Может, потому разумница Забава и стремилась избежать жертвенной участи, что что-то знала о Ящере? Или знала о тайных делах хитрого родителя?
Но при этом Забава шептала наговоры травам и цветам, когда срывала их, – просила у них прощения, ведь, по поверью, у растений, как и у людей, есть душа. А местные бабы, перед тем как скрутить курице голову, извинялись за готовящееся смертоубийство птицы – тоже существо с душой. Дровосек, прежде чем дерево свалить, долго с ним разговаривал и просил прощения у древесной души. Душа есть во всем – в дороге, в реке, в облаке – так исстари верили. И всему поклонялись. А вот он, Добрыня, давно ни о чем подобном не помышляет. Но тот, кто по миру поездил да повидал многое, уже на старые верования смотрит иначе. Это тут, в диких чащах, где люди толком и не знают, что за пределами привычных мест делается, можно уверовать во все, что скажут. Ибо знаний нет. А там, где ближе к вольному миру живут да вести извне получают, могут и сомневаться. Вон рыженькая полюбовница Добрыни в первом селище вятичей тоже не хотела жертвой стать. А Удал, почитай, готов. Но как тут не верить в свое особое жертвенное предназначение, если утробный рык чудища то и дело раздается? Добрыня всякий раз леденел, когда его слышал. А местные – ничего. Замрут на миг, а потом опять говорят о чем-то своем. И даже появление воскресшего Глобы их скорее обидело и разозлило, чем подивило: как же так, парень за весь род должен был пострадать, а он вернулся?
Ну а пока в селище с капищем Сварога лесные жители приводили своих детей – парней крепких, девушек покраше. Людно становилось на берегах Ока Земли, всех не расселишь, потому многие палатки и шалаши для пришлых устраивали. Добрыня теперь от людей сторонился: не ровен час кто-то и его узнает ненароком. На Руси он был человек заметный и значимый, а тут… хорошо, если не признают. Поэтому он отпустил бороду, тесьму с головы снял, челкой до глаз закрылся. И старался теперь от веселых посиделок уклоняться, говорил, что бережет силы для празднования дня Ярилы в начале лета, песни сочиняет.
Однако все же его позвали, когда отправлялись на обещанный ранее турий лов. И уж способы охоты вятичей на этих диких быков подивили посадника. В вольных степях южнее Киева на этих рогатых великанов совсем другие гоны устраивали. Там всадники объезжали стада, на ходу присматривая зверя, а потом с шумом-гиканьем отбивали его от остальных да разили стрелами и сулицами. Причем на открытом пространстве степей туры, как бы ни были напуганы охотниками, могли оказать сопротивление, снести силой, покалечить, а то и затоптать людей, своих опасных противников, а также их лошадей. По сути, там силы были равны, а такой трофей, как дикий тур, считался не только богатой добычей, но и победой над мощным животным. Здесь же местные выкопали в чаще яму – несколько дней копали и днище ее все кольями заостренными утыкали, а сверху накинули специально сплетенную из трав и лозы сетку, скрывавшую ловушку. Сами же разошлись загоном и стали бить в бубны, трубить в рога, орать да посвистывать. И так цепью стали окружать и сгонять с выпасов турье стадо, направляя его в сторону ямы-ловушки. А тур несется как поток – все сносит на своем пути. Обычно первым идет вожак, большой черный зверь, за ним молодые бычки, а там и рыжухи-коровы с турьими телятами. Вот так все вместе они и попадали в яму. И вожак, и следовавшие за ним. Рев и стон стоял такой, что впору самому лешему возмутиться. Только последние из стада сообразили дать крен в сторону, по пути сбив парочку неловких охотников. А в самой яме…
Добрыня лишь поглядел на это еще полуживое, ревущее в муках, проколотое и подавленное стадо, сплюнул и хотел уйти. Не дали. Окружили, похвалялись уловом. Говорили, что теперь у них будет достаточно и мяса для пиров, и ценных рогов турьих, а из костей и копыт можно понаделать рукоятей для ножей, гребней и блях для доспеха. Все пойдет в дело. А шкуры, какие себе не выберут, на торги отправят.
– Да вы добили бы их, не мучили бы бедолаг! – не сдержался Добрыня. Сам дивился, отчего такой трепетный, но добавил: – Говорите о душах зверья, так зачем же вынуждаете их такие муки испытывать? Да и леший, который туров своим богатством считает, неровен час явится и обиду выкажет.
– Не выкажет! Мы для него голову самого вожака прямо тут на шесте установим. И всегда турий бык будет в чаще, как наш дар хозяину леса.
Тогда еще долго провозились в лесу: просили прощения у туров за смертоубийство, потом добивали и вытаскивали из ямы мертвых лесных великанов. Добрыне же, как гостю, оказали честь – позволили отрубить голову турьего вожака. Сам волхв Домжар протянул ему секиру. Но Добрыня лишь плечом повел.
– Я не мясник, чтобы свежевать корову.
