Он говорил еще и еще, старался не смотреть на нее, но она подошла, одежду стянула у горла, брови нахмурила. И сказала властно:
– А ну смотри на меня!
Он смотрел. А ведьма шарила взглядом по его лицу, словно ощупывая, потом осторожно рукой коснулась.
– Нет, ничего не чувствую. Так ты Добрыня, говоришь? Тот Добрыня, который Владимиру помогал во всех делах? И в крещении, – добавила совсем тихо, но при этом вдруг зарычала утробно, лицом потемнела, глаза же, наоборот, вспыхнули. И клыки появились. Жуткая стала!
– Я помогал твоему внуку! – с нажимом молвил Добрыня. – Сыну нашей Малуши и князя Святослава. Моему сестричу и правителю Руси! Ты хоть это понимаешь? Сама ведь всегда князьям верой и правдой служила.
Вот это ей было понятно. Даже отступила, глаза погасли.
– Я ушла от вас всех, – произнесла через время. – Вы своей верой хотите меня погубить. Погубить все, что мне дорого.
– Времена такие, – буднично ответил Добрыня. – Все меняется.
Потом они долго молчали. Ведьма опустилась на большой корень под дубом, Добрыня расположился неподалеку. С виду спокойный, он сам напряжен был, не знал, что эта оглашенная еще вытворить может. С такой надо быть начеку. И заготовленную ранее тесемку-удавку держал поближе, а рука в любой миг могла к камню потянуться. Ну же, посмотрим, кто кого!
Малфрида произнесла негромко:
– Столько лет прошло уже… Чем докажешь, что ты мой сын?
– Сама же говорила, что кого-то напоминаю тебе. Значит, узнаешь. Пусть и оставила, когда я еще мальчишкой был. Теперь же вырос. Больше сорока весен пережил как-никак. Да ты и сама должна то помнить.
– Не то, – вяло сказала Малфрида.
Добрыня понял: вроде как узнала, но поверить не хочет. И как-то даже по-детски обидно сделалось: и тогда его бросила, и теперь признавать не желает.
– Ты говорила, что я родился голубоглазым, – почему-то вспомнилось ему. – А потом глаза у меня потемнели. Малк, отец мой названый, часто говаривал, что в детстве я на тебя был сильно похож. Теперь, наверное, изменился.
Что еще ей сказать? Он понимал, что нужно ее задобрить, чтобы потом на откровенность вызвать. Ну не любовником же ее для этого становиться! Хотя Добрыня не был уверен, что, даже признав в нем сына, она станет к нему добрее.
Но оказалось, что именно упомянутое Добрыней имя Малка больше всего задело Малфриду. Глаза расширились, грудь стала взволнованно подниматься. Спрашивать не стала, но Добрыня все же решил поведать.
– Давно не виделся я с названым родителем. Дел-то сколько у меня было, да и где только ни носила судьба. Но порой доходили вести о нем.
Так он поведал, что добрая молва идет о Малке Любечанине. И детей у него с супружницей его Гапкой родилось немало. При этих словах заметил, как ведьма вздрогнула, ссутулилась, обхватила себя за плечи руками, словно озябла. Но не перебивала, и он продолжил. Пусть. Чем больше вспомнит, тем больше веры ему будет. Поэтому уже буднично поведал, что все дети Малка и Гапки сильны и здоровы – три дочери уже замужем давно, из сыновей двое в купцы подались, еще двое, так же как и Малк, лекарским делом занялись. Вроде как только один ребенок уродился хворым, даже мастерство Малка его не спасло, и помер он еще в отроках. А когда Малк в старости сам прихварывать начал и все поняли, что время его пришло…
– Не рассказывай, – остановила его Малфрида. – Пусть он для меня живым останется.
Что-то такое промелькнуло в ее тихом голосе, и Добрыня понял: осталось в ней нечто человеческое, не совсем нелюдью стала. И он решился спросить:
– Ты вон и женой Малка была, и за Свенельдом жила как его боярыня. Да и Игорь князь, как поговаривали, любился с тобой до беспамятства. Мне такую мать иметь… Лучше скажи, кого любила больше всех?
А зачем спросил – и сам не ведал. Может, все же хотел узнать, от кого родила его Малфрида.
Но она ответила странное:
– Кого сильнее всех любила, того и погубила. И больше я своему сердцу не позволю этой мукой любовной захворать. А все эти любушки… Так, прихоть одна и голод тела.
И тут Добрыне окончательно все стало ясно. Он подсел и осторожно сказал:
– Ты когда Ящером становишься, совсем уже не человек?
Малфрида отскочила от него:
– Эй, ты!.. Что себе позволяешь? Что удумал обо мне!
Но Добрыня продолжал говорить негромко и спокойно. Дескать, он понял, что та темная сила, что живет в его матери, все больше завладевает ею. Ему нужно это знать, ведь они одной крови. И он догадался, что она ушла от людей, чтобы они не прознали, что с нею творится, удалилась в эти дикие леса вятичей, спряталась в навьем мире. А весь ее уговор с вятичами – просто использование их. Того же Домжара наверняка заставила себе служить, сделала его великим волхвом, помогла подняться, чтобы он ей в свою очередь помогал. Племя живет перед ней в страхе, но своих молодцев ей отдают не просто в жертву, а Малфрида сама себе выбирает того, с кем потом любиться. И пока она живет и милуется с избранным, Ящер племя не трогает. Потому что нет в ней тогда ничего от чудища, избавляет ее плотская любовь от чар, а заодно и от превращения в Ящера. Но раз нет в ней истинного чувства к избраннику, то постепенно он начинает ей надоедать. Может, и присущее ей волшебство берет верх и она оставляет милого, начинает избегать, пока вновь не получает полную силу. Вот тогда снова превращается в Ящера и либо пожирает полюбовника, либо… Невесть куда они деваются. Это Добрыня пока еще не понял. Зато отметил, что чем дольше мил ей избранник, чем дольше она с ним любится, тем дольше вятичи живут в мире и покое. Подозревал даже, что Малфрида сама томится, если долго остается чудищем, и тогда начинает требовать новую жертву. Точнее, нового полюбовника. Другое непонятно: зачем ей девки нужны? Что с ними делает?
– Ну, с девками все по уговору, – неожиданно ответила Малфрида. – Однако тебя это не касается.
Она смотрела на Добрыню исподлобья, взгляд недобрый, но и несколько затравленный.
– Как догадался?
– Сава… то есть Глоба мне невольно подсказал. Я ведь уразумел, что он тобой зачарован был. Видно, ладно вы с ним жили. Сколько там он говорил? Два с лишним года? Со слов вятичей выходит, что столько же и Ящер не появлялся. А затем ты парня этого пожалеть решила, не стала убивать, а отправила невесть куда, лишив памяти. Сама же еще кого-то сюда забрала. Но, видать, новый полюбовник быстро тебе надоел. Вот и стала новые жертвы требовать тому чудищу, какое владеет тобой, лишая всего человеческого.
Ведьма вдруг рассмеялась.
– Похоже, ты и впрямь Добрыня, мною рожденный, если разгадать все смог. А уж ума ли у тебя палата или иначе как постиг… да не важно.
Она встала, откинула за плечи пышную гриву.
– Спать, что ли, пойти? Я всю ночь да весь день бродила, а отдыхать все же когда-то надо. Вон снова ночка настала, и кто знает… – Она улыбнулась Добрыне нехорошей улыбкой. – Кто знает, высплюсь ли я сладенько или что-то сотворю, о чем сама потом не вспомню.
