Когда Малфрида колдовала в полную силу, она менялась. Взлетали ее длинные темные волосы, горели желтым светом глаза, лицо шло трещинами, превращавшимися в чешую Ящера. Со стороны Малфрида себя не видела, но понимала, что это уже не совсем она. То, что когти появлялись, это ее уже давно не удивляло, зато ощущение колдовской силы дарило упоение. И сейчас она вызвала из глухих завалов под деревьями волков-оборотней, приказала им поднять спящего в сетке Саву и отнести через лес к своей избушке. Волкам-оборотням такое не очень нравилось, скалились, но подчинились.
Сама же Малфрида обернулась лесной голубкой, издала горлом воркующий звук и порхнула под кроны деревьев. Быстро летела, лишь порой опускалась то на увитую плющом лапу дуба, то на мягкую ветку калины. Наконец голубка приземлилась у озерца перед дубом с избушкой. Потянулась, вырастая и принимая свое обличье. Огляделась, даже волосы пригладила перед встречей с сыном, поясок поправила. Добрыни нигде не было видно, но Малфрида чувствовала – рядом он. Скорее всего, устроился в ее избушке. Все же он человек, под кровом из дерна и соломы ему спокойнее, чем среди нелюдей в навьем лесу. Да и духи травяные ей указывали лапками: там он, там. Ох и шумел под утро, пищали, поясняя, крушил все в ведьмином домике, едва само строение не разнес. Но они побоялись забраться и поглядеть.
Малфрида легко поднялась в избушку, замерла перед раскрытой настежь дверью. Зайти не смогла.
– Что это ты натворил тут? – удивилась, увидев перегораживающую вход кровать.
Сама кровать была срублена из крепкого дуба, тяжеленная, на столбцах толстых. Такую поди сдвинь. Но сейчас кровать стояла поперек входа, покрывала валялись на полу, все изодранные, а полосатые тканые коврики, какими ведьма для уюта застелила половицы, скомканы.
– Эй, где ты? Что натворил?
В ответ только глухой хрип, словно гость был придавлен чем-то.
Но когда Малфрида пробралась внутрь и увидела его… Добрыня лежал под стеной в углу, весь изогнувшись, рука одна странно вывернута и привязана тесьмой к одной из ножек кровати. Когда Малфрида перевернула его, то увидела, что глаза у него открыты, закатившиеся, белесые. Из груди вырывалось тяжелое сиплое дыхание.
Она поняла, что гость зачем-то привязал себя к тяжелой кровати, но так рвался, что протащил ее за собой и сплетенная из шелковых тесемок веревка впилась в запястье, рука вся покраснела, а плечо вывернулось. Бесноватый он, что ли? Как иначе понять, если он явно ползал по избушке, лари вон сдвинуты, с полок попадали горшки и побились.
Малфрида несколько раз окликнула его, потом тормошить стала, по щекам бить. И наконец Добрыня издал тяжелый вздох, застонал и прикрыл глаза. А когда вновь открыл, то смотрел на нее, сперва ничего не понимая, а затем попробовал улыбнуться. Начал подниматься, но застонал от боли.
– Что это ты вытворял тут? – опять спросила Малфрида, возвышаясь над ним и упирая руки в бока.
Он ответил не сразу. Сперва все же руку освободил, при этом даже зубы стиснул от боли и какое-то время разминал покрасневшую кисть, пока она не побелела. Сидел, все так же скособочившись, – одно плечо его было вывихнуто.
– Не обессудь, хозяйка, в беспамятстве я был. В таком глубоком беспамятстве, что и не заметил, как меня корежило. Теперь подсоби немного.
Они вместе отодвинули тяжелое ложе в сторону от двери. Добрыня сделал несколько шагов назад и с силой рванулся вперед, врезался вывихнутым плечом о косяк двери. От боли даже заорал, завыл, но потом сжал зубы и задышал шумно, успокаиваясь. Наконец ощупал себя, смог пошевелить рукой, проверил ставшее на место плечо.
– Кажись, получилось. Эк меня тянуло невесть куда! Хорошо, что сообразил привязаться, иначе неизвестно где бы мог очутиться. А за беспорядок прости. Не владел собой. Долго со сном боролся, но ведь двое суток не спал, а тут сморило.
Малфрида смотрела на него во все глаза. Что за морок владел Добрыней, о котором ей неведомо?
Спрашивать не стала, он сам рассказал. Оказывается, в мире нави, стоило ему только заснуть, он словно под чужую волю попадал. С детства с ним такого не бывало. А тут стоило ему расслабиться во сне, как начинал звать его чей-то властный голос, противиться которому Добрыня не имел сил. Как и не мог проснуться. Голос звал, и он шел на этот зов, сам не сознавая того. В прошлый раз едва в топь не попал, теперь же вот что…
– О нет! – вдруг вскричала Малфрида.
Добрыня удивленно взглянул на нее. Ведьма сидела, зажав руками рот, словно сдерживая крик. И вдруг плечи ее затряслись, глаза наполнились слезами. А потом… Прежде чем Добрыня опомнился, она оказалась рядом, обхватила его голову, прижала к себе. Баюкала, как маленького.
– Неужели он ничего не забыл? – твердила, всхлипывая. – Неужели и мой уход не заставил его отказаться от тебя?..
Гладила посадника по волосам, в глаза заглядывала. А сама… плачет. Потом и вовсе причитать начала, как простая баба-родительница над хворым дитятей.
– Бедный ты мой, бедный!.. Защити светлая Жива
78, охрани Сварог покровитель. Да что же это делается? Как ты жить теперь будешь? Как жил все это время, сыночек мой?
А Добрыня, странное дело, даже не вырывался из ее рук. Только моргнул несколько раз, почувствовав негаданные слезы. Надо же… какая она ласковая. Он о таком и помыслить не мог. Но все же отстранился.
– Признала-таки меня? Значит, помнишь, что со мной подобное и в детстве происходило. Пока Малк на меня крестик не надел…
Думал, что при упоминании креста она опять взъярится, но нет, сидела и плакала, утирая слезы.
Малфрида и впрямь сейчас испытывала к Добрыне столь сильное чувство, такое острое желание защитить его, что сама удивилась этому. Откуда в ней, полудикой, это человеческое, материнское? Силен все же голос крови, как бы она ни противилась ему. К тому же знала: в том, что с сыном происходит, есть ее вина. Обещала она некогда сына хозяину Кромки Кощею, уже даже на алтарь положила, однако тогда Свенельд его спас, потягавшись с самим Темным
79. Но Кощей не забыл их уговор, он требовал к себе ее сына, пытался и сам утащить. В детстве с Добрыней такое не раз происходило, но потом прошло. А оказывается… Ведьма и не знала, что это Малк оградил мальчишку от власти темного хозяина. И выходит… только крест этот невзрачный и может Добрыню оберегать.
Пока сквозь всхлипывания Малфрида объясняла все это опешившему сыну, он только молча слушал. Сам уже понял: без защиты креста он не сможет сопротивляться тому, кто зовет.
– Да как же это, во имя всего светлого! Я целую жизнь прожил, неспокойную, деятельную, на всю Русь прославился, всяк меня знает. И вот выходит, что я подвластен кому-то… В голове это не укладывается. – Он развел руками.
