Спутники не смели к ней обратиться, даже сторонились. А она, даже оставаясь с ними, будто воспаряла над округой. Терялась в тумане, а то взмывала выше облаков, за которыми внезапно видела ясное небо и неяркий солнечный свет. Но чтобы найти меч, ей не ввысь надо было, а вниз, сквозь темные тучи. И еще ниже, в полный мрак.
Ведьма, увидев узкий темный вход в скальной гряде, проникла в него, проследовала дальше. Переходы, тени, скалящиеся уродливые морды. Потом узкий проход расширился, темнота то отступала, так что она видела подводное озеро, то снова сгущалась, и только мрачные тени мельтешили в еще более глубоких, бесконечных провалах подземного мира и при этом пялились на нее слепыми неподвижными глазами. Бррр, как же Малфрида с некоторых пор не любила эти подземелья! Нет, никакими силами ее не заставят спуститься в эту темноту! Вот только так, только колдуя…
Каким-то чувством ведьма различила однотонный звук капель. Они падали на белесые кристаллы, в которых кособочились, гнулись или, наоборот, выпрямлялись чьи-то тени. Ведьма не могла рассмотреть их в темноте. И это она, которая всегда прекрасно видела даже в самой кромешной тьме!
И все же она что-то улавливала. Проход, большая арка под сводом огромной пещеры, опиравшаяся на гигантскую колонну. А еще там стоял, словно стела, витязь – темный весь, но длинные волосы светлые. И плечи могучие. Охранник. Малфрида пыталась его рассмотреть, но поостереглась, поскольку уже почувствовала взгляд наблюдавшего за ними Мокея. Может, и этот охранник ее заметил?
За Кромку могут заглянуть умирающие, увечные или те, кому это дано с рождения. А Малфрида уродилась наделенной подобной силой. Однако никто не учил ее этому, рядом не было никого столь могучего, чтобы разъяснить, как проникать взглядом в царство Кощеево. А если это сам Бессмертный давал ей такую возможность? В любом случае сейчас ведьма действовала, по сути, неграмотно и неумело. Оттого и опасалась, что ее заметят эти души тьмы, подвластные Кощею. Но то, что Кощей спрятал кладенец поближе к себе, поняла. Разящий меч хранится в его подземелье, совсем близко от самого хозяина Кромки. Малфрида боялась увидеть Бессмертного. Она уже слышала его дыхание, такое близкое…
Ей вдруг сделалось дурно. Что-то темное тянулось к ней из-под сводов подземелья, высовывалось, дразнилось. Он! Кощей ничего не опасается, ему даже весело. Она различила его сухой смех. Слышала: «Ну попробуй, ну рискни, приди, развлеки меня!»
В висках застучало, мысли стали вспыхивать и угасать, она повалилась на землю.
Очнулась в сильных, удерживающих ее руках Добрыни.
– Эй, эй, не увлекайся. Все, теперь ты здесь, с нами. Сейчас горячего похлебаешь и все пройдет.
Но есть ей не хотелось. Залезла под шкуры, сжалась калачиком, стараясь уснуть. Понимала, что Кощей их ждет. И ничто его не страшит. Он уверен в себе.
На миг приоткрыв глаза, Малфрида посмотрела на сына. И вдруг поняла: а ведь и ее Добрыню ничего не страшит. Он так же уверен в себе. Может, это и глупо… Однако Добрыня не прост. И еще неизвестно, что будет, когда он потягается с Кощеем. А она, Малфрида, поможет в этом сыну.
Они поставили дозорных – мало ли что в этой глухой чаще может случиться? Добрыня решил сторожить последним, чтобы другие перед дорогой лучше поспали. И когда осоловелый Жишига разбудил его, посадник спокойно уселся у рдеющих угольев, погрузился в размышления. Думалось о всяком. Но не о предстоящем, а о том, что оставил. Шумный многолюдный Новгород, живая деятельная жизнь, толпы народа. Во граде уже и церковь, небось, возводят, отстраивают порушенные, пожженные срубы. Вскоре торжище зашумит. Но опасность не пройдет, и удаляться от города будет рискованно. Слишком много замороченных чарами в округе, которые еще долго будут сопротивляться всему новому, враждовать, лить кровь. Когда-то прославленный воевода Свенельд говорил юному Добрыне, что человек сильнее всего нелюдского и, как бы ни было трудно, он рано или поздно одолеет. Другое дело – как рано. Или как поздно. Добрыне хотелось ускорить события. Или сложить буйну голову. Малфрида говорит, что все было зря. Но он ей не верил. Они ведь еще и не начинали. И для него труднее всего было уговорить чародейку помочь ему. Но справился же он с этим! Значит, и с остальным получится. Отчего же тогда так тяжело на душе? Неужели он и впрямь сомневается? Или это… страх?
Добрыня был вынужден признаться самому себе, насколько он боится. Хотя и знал: не переступив через страх, ничего и не добьешься. Уж этому, пожалуй, жизнь его научила. И чтобы не тужить о том, выйдет или не выйдет задуманное им, Добрыня решил просто вспомнить о хорошем… о далеком Новгороде, ставшем ему родным, о сыне Коснятине, крепком таком парнишке, которого, увы, он почти не знал. Вот когда вернется…
А еще Добрыня понял, что думает о Забаве. О ее улыбке задорной, о синих, как незабудки, глазах, о покачивающейся под тканью высокой груди. Забава, Забавушка, забавная дева. Он улыбнулся. И все терзавшие его ранее сомнения и страхи вдруг показались не такими важными. Вспомнил, как дочь волхва, сама опасающаяся всего в нави, все же не дала ему погибнуть в трясине, вытащила. И теперь его долг – ее саму спасать из беды. И Малфрида от помощи им не отвертится, какой бы там Мокей ей ни пригрезился. Ведьма сама отдала Забаву Кощею, вот пусть и пособит ее выручить. Вон как она удивилась, узнав от Даа, что дочь волхва вятичей даже от Кощея смогла убежать. Ну, эта еще за себя поборется! А он, Добрыня, – за нее. И вспомнилось вдруг со сладостным трепетом в сердце, как девушка сказала ему в волшебном лесу: «С тобой, боян, мне ничего не страшно!» И так вдруг захотелось найти ее, приголубить… поцеловать в уста сахарные, как некогда целовал.
Сладкие это были мысли, обнадеживающие. Однако помечтал маленько, да пора дело делать. Это сказка скоро сказывается, а дело… Они неуязвимый доспех раздобыли – уже полдела. Идут теперь добывать шлем-зерцало. И скучно им, пожалуй, не будет. В любом случае теперь, когда они уже здесь, другого выхода у них нет.
Добрыня поднялся и потряс спавшего под шкурами Саву.
– Давай, святоша, помолись, и будем в путь трогаться. С Божьей помощью придем куда надо.
А идти им надо к сейду-камню, под которым дух-призрак хранит шлем-зерцало. Идти пришлось долго, все время в гору. Еще дважды останавливались передохнуть, не ведая, день сейчас или ночь. В сером мире этих мест подобное не поймешь, все однотонно, все тихо. Лишь порой то глухарь вспорхнет с места, то олень мелькнет в чаще, то медведь где-то рыкнет, но близко к ним не подходит.
– Наблюдают ли за нами? – иногда спрашивал Добрыня.
– За мной уж точно, – отзывалась Малфрида.
Время от времени моросил мелкий дождик. Они шли по еле заметной тропе, которая вскоре стала и вовсе неразличимой. Даже Даа растерялся, озирался озадаченно. Но потом забрался на высокую каменистую груду и начал… нет, даже не приглядываться, а принюхиваться. И, спускаясь, уверенно сказал: «Туда!»
Вскоре и спутники шамана стали улавливать в воздухе некую вонь – словно бы дохлятиной пахло, а может, и тухлыми яйцами. Окружавшая их глухая чаща постепенно превратилась в березовое криволесье. Все отчетливее слышался шум реки, все сильнее становился неприятный запах.
