Мокей не выдержал:
– Малфрида, помни только о том, что сын – твоя кровинка. Он твой сын! Наш сын!
Она замерла на миг, мотнула головой.
– А я дочь Кощея Бессмертного!
В том, как она это произнесла, был даже вызов. Мокей опешил в первый миг. И вспомнил, как Бессмертный то и дело говорил об ожидаемой гостье: хитрое дитя, разумное дитя… Кромешник теперь почему-то даже не удивился, чего, похоже, ждала от него ведьма. Он вдруг крикнул в ее скалящееся лицо:
– Нашла чем гордиться!
Ее клыкастая морда на миг застыла. Даже проступило что-то человеческое, удивленное. Он что, не понимает, что означает ее признание? Она дочь его повелителя! И вдруг до Малфриды дошло, почему именно Мокея Кощей выбрал себе в услужение. Этот парень всегда был себе на уме, всегда шел только своей дорожкой, был дерзким и непокорным… А такие Кощею в его скучной вечной жизни как раз и интересны. Иметь рядом не подчиненную тень, а постоянно испытывать и укрощать своевольного молодца – это ему было по нраву, ибо развлекало его. Для того и варягов, смелых, упорных, отчаянных, приказывал заманивать сюда себе на потеху.
От удивления она вновь пришла в себя. Спросила с насмешкой:
– Ты хочешь, чтобы Добрыня выжил? О да! Ведь тогда ты по-прежнему будешь иметь связь с вольным миром и время от времени сможешь возвращаться из-за Кромки!
– Так сына зовут Добрыня? Хорошо.
Она ждала, что еще скажет Мокей. Видела, как он смотрит то в сторону темных проходов пещеры, то на нее, то себе под ноги. Что-то волнует кромешника. Что-то хочет сказать ей.
– Пойми, Малфрида, дети – это то, что остается после нас. Это знак, что мы когда-то жили, а не просто промелькнули в череде дней и событий. Это наше продолжение. Поэтому и ты для Кощея важна, поэтому и не велел тебя трогать, не велел губить, когда еще было можно. Что он к тебе чувствует, не ведаю, но повторюсь: ты ему дорога. А мне дорог мой сын. Которого, по сути, я не знаю.
Малфрида притихла. Хотела осмыслить сказанное, однако опять в ее голове стал нашептывать чужой голос, приказывал, мешал сосредоточиться. Она все еще была под чарами Кощея, хотя и пыталась сдерживать себя усилием воли. Человеческой воли! Это все, что она могла сейчас противопоставить той власти, какую имел над ней темный родитель. Но как долго она сможет оставаться человеком? И что тогда сделает? Подчинится приказу и будет убивать всякого, даже Добрыню? Но разве не ради сына она разбивала себя об острые камни?
По ее рукам опять прошла дрожь, стала проступать чешуя, так же как и по горлу, плечам. Малфрида понимала, что выглядит ужасно, вон даже кромешник отшатнулся. И тогда она взмолилась:
– Помоги мне!
Она стала быстро стаскивать с себя через голову меховую перегибу – застряла в прорези для головы острыми рогами Ящера, но все же согнала превращение. Ее черные волосы упали, растрепались. Похожа ли она сейчас еще на человека? Что осталось в ней от привлекательной женщины, какой она была, когда темная кровь не подчиняла ее? И она снова стала просить:
– Помоги мне, Мокей! Вспомни, как желал меня когда-то! Так возьми же меня всю, покрой собой, сделай обычной женщиной! Тогда Бессмертный не будет иметь надо мною власти! Я не подчинюсь, не совершу зла…
Она поползла к нему, чувствуя, как тяжелеют ноги, опять превращаясь в хвост, как ее протянутые к Мокею руки становятся лапами, а с клыков начинает капать пена. Мокей отступил, смотрел на нее – белое застывшее лицо с темными дырами глаз. И вдруг он склонился и поцеловал ее прямо в скалящуюся пасть. Стукнулся зубами о ее клыки, но она ощутила его ласковое касание… и ответила уже губами.
О, как же давно она не целовалась! Как давно не была с мужчиной! Страсть ведьмы вспыхнула мгновенно, наполняя тело сладким жаром, изгоняя холод колдовства. И не было уже чешуйчатой кожи, а было тепло рук, страстность трепещущего тела, чувственность податливых губ.
Руки кромешника оставались холодными, но от Малфриды они теплели, крепкое, стискивающее объятие его, бывшее сродни ледяному кольцу, становилось мягким, ласкающим. Малфрида почти плакала, раздирая его одежду, ощущая мышцы тела… такие холодные, но по-человечески сильные, мужские.
Кромешник был сражен исходящим от нее жаром страсти. И это его враг? Нет, это она, желанная женщина, которая когда-то разбудила в нем не только страсть и томление, но и ненависть. Да полно, как можно ее ненавидеть, когда она так льнет к нему, когда так бесстыдно, так жадно ласкает! И в глубине его холодного тела стало нарастать тепло, он задыхался, дрожал, но отнюдь не от холода.
Она сама сорвала с себя одежду, выгибалась в его руках, нагая, горячая, он чувствовал, как бешено бьется ее сердце… живое человеческое сердце… И самое странное, что и у него в груди отдавало ответными толчками. Сердце? Когда он брал отданных на потеху пленниц Кощея, у него были лишь напряжение внизу живота и упругость члена, но сейчас все в нем пульсировало. Он так ее хотел!.. Всегда, всегда, даже когда ненавидел.
Но сейчас не было никакой ненависти. Он мог только любить ее, боготворить, она его госпожа и хозяйка, которой он готов поклоняться. И он целовал ее, ласкал ее кожу, лизал соски, пока ее дыхание не стало превращаться в стоны, в урчание голодной самки. Она опрокинулась, потянула его на себя. Она так хотела его! И когда он вошел в нее, когда она ощутила в себе его стержень, то весь этот полный мрака и теней подземный мир словно исчез, сузился до величины ее лона. Она закричала, ее крики были бессвязными, вырывавшимися в унисон толчкам его тела, на которые она охотно отвечала. Забыто было все – кто он, кто она, что было раньше между ними. Был только этот миг, было только слияние, когда они сходились, переплетались, катались, переворачиваясь на ее смятой перегибе. И когда Малфрида оказалась на нем и вобрала его в себя так глубоко, что уже не понимала, где Мокей, а где она сама, ведьма вскрикнула гортанно и торжествующе. А потом упала на стонущего, рычащего сквозь зубы Мокея, ощущая его последние толчки и свою полную принадлежность ему.
Они молчали, утомленные, дышали бурно и страстно. Мокей все еще обнимал ее, все еще не верил, что это случилось с ним. Он с ней! Она сама этого захотела! И лишь когда Малфрида приподнялась, когда посмотрела на него большими темными глазами, он понял – это случилось. Самая удивительная и самая желанная женщина в его жизни… в его странном, почти неживом существовании стала полностью его.
Она смотрела на него, переводя дыхание. Коснулась лица, провела по нему пальцами. И вдруг сказала:
– Да ты и впрямь лишился одного глаза. Жаль. У тебя там, в древлянских лесах, такие красивые глаза были.
Мокей вздрогнул, провел рукой по лицу. Ничего толком не мог понять, кроме того, что вроде стал хуже видеть. Он не видел с одной стороны… Как же так? Ведь Кощей вернул ему очи, хотя это были совсем иные очи, особое колдовское зрение, нужное лишь для того, чтобы видеть во тьме да наблюдать за врагами хозяина Кромки. Но порой, когда Бессмертный потешался и называл Мокея Кривым, он опять лишал его колдовского зрения, дразнил за бельмо.
