Мало кто ведает, что Ярополк его сын, его, а не Святослава. Вспоминать старое Глеб не любил, ведь Предслава оставила его ради старшего брата, ушла. Досадно. А всё ж повернулось к лучшему. Умерла рано, опередив его, не успел отомстить. А сыну намекал, ведь сколько вместе прожили, трудно сдержаться. Ярополка самое время приставить к делу, дать вотчину. Они-то поладят. Да, всё складывается к добру.
Несмышлёныша нужно в Изборск слать, чтоб два города были под одной рукой. Более не надобно. Святослав тянулся к землям дальним, на Дунай, мечтал собрать Русь великую, всё напоминал о языке, о Роде. Но что язык? У сербов и хорват наш язык, да только живут неведомо где. Рода и Макош всюду знают, а проку? Каждый норовит жить своим умом, тянет в своё дупло.
Нет, нам довольно и малого. Если править толково, крепкой рукой, добра хватит и сыновьям Ярушки, и Глебовым наследникам. А что? Он ещё удал, справляется. Впору о другой жене подумать. Взять юную, чтоб исходила страстью, едва пушок под животом погладишь лапой. Сказать — нужда державная, для миру с племенами, не для разгула.
Да, держава. Вот только заноза, сын Малуши. Как решать с Владимиром?
Гулянка на открытом берегу Днепра шла размашисто... успели выпить вин, успели отведать дичи, успели порассказать о подвигах и сноровке воинской, кто налегал на мясо, благо и гусей жареных, и баранины вдоволь, а кто пил мёд, пиво, поругивая вина. Известно, всяк кулик своё болото хвалит.
Дружинники вольготно расположились на скатертях, змеившихся по траве, как торговые ряды, льняное полотно казалось схожим с деревом лотков, на которых разложена снедь в ярмарочные дни. Гусляр присел поблизости от юного Святославовича, гудит что-то о предках! Пускай гудит. Пускай...
Ему, князю, сейчас надобно решать другое. Извернись, а вынь да положь! Надо дружине заплатить, да не скупясь, а где взять серебро? Смешно подумать: едва выпросил, чтоб погасить долги Ярушки, из одного кармана византийского в другой пересыпал, а всюду должен! Теперь впору дружине платить, а чем? Новгородцы не дадут, это ясно, Добрыня для того и посажен, чтоб всё велось по уставу старшего брата. Изборцы тоже не помогут — рады, лишились князя, который часто брал, да редко возвращал!
Кто остаётся? Хазары? Им и дань поднеси, неведомо с чего, Святослав намудрил, а ты отдувайся, им и торговлю в лесах отдай на полное владение, ишь ты, а по суслам?! Может, сам и не стал бы ругаться с купцами, да византийцы подтолкнули, мол, надобно на одной лодке плыть, доведётся выбрать! Выбрал... а денег где взять? Наверное, поспешил. Что ему византийцы? Он сам князь, всему голова!
— Князь! — Претич присел рядом, тянет за рукав. Наконец вернулся. Всё бродил по рядам, выслушивал воинов, с которыми раньше сам хаживал, пил пиво, вон дохнул, так кислятиной и потянуло, грелся у огня чужой удачи, а зачем? Нет, понять воина можно, рука свербит, давно мечом не махал, но зачем поклоны бить младенцу? Разогнал шесть сотен печенег, имея восемь сот пеших да четыре конных, а теперь на веки вечные герой? Глупо. Сам же Глеба поддержал, мог присягнуть юнцу, стоять за спиной да править на свой лад! Нет. Принял верную сторону, чего ж теперь слезой давиться?
— Что слыхать? — спросил Глеб, понимая, что воевода с деньгами не поможет, где взять — не присоветует. Колода дубовая, ничего, кроме своей веры, не видит!.. Одно хорошо, хоть с византийцами свёл, хоть за Ярополка помог рассчитаться. Христианин!
— Тут неувязка с обозом... Сказали, ты велел награбленное прихватить. А ведь то с наших городков вместе с кровью содрано! Надо вернуть людям, сколько ни есть, а вернуть. Приехали посланцы, спрашивают, когда скот можно взять, овечек да коней.
Глеб враз приподнялся на локте и налился кровью, едва сдерживая гнев. Зашипел:
— Какое вернуть?! Какое раздать?! Ты что? Пропил ум?! Мне дружинникам платить нечем! А ты скот раздавать?!
Претич встал, выпитое дало себя знать, подбоченился и громко, привлекая внимание соседей, высказался:
— Пью, да в меру! А за разум не беспокойся, мне и хмельному видно, пограбленным дыр не залатаешь! Отроду не крал, а под старость вором стал!
Хотел ещё что-то прибавить, да Глеб вскочил в свою очередь, и воевода махнул рукой. Слышно, ворчал удаляясь:
— А поступай ты... как знаешь!
Так и расстались. Добро, за грудки не хватали друг друга, в пьянке-гулянке чего не случается.
Август, хотя и подраненный, всё же встал рядом, придержал князя за руку:
— Не высказывай гнева, князь. Мы тут чужие. Дай год, всех сметём. Всё наше будет!
— Сметём! — огрызнулся правитель и послушно присел на место, силясь улыбнуться. — Вон Борича смели, и следа не осталось.
— Борич что, — отозвался верный слуга. — Нынче Крутобор, дружок Владимира, к ведуну бегал, они ить Савелия снесли, лекарь ухаживает! Допытывался, не травил ли кто князя в тот день! До пожара!
— Врёшь! Сам слышал? — спросил князь и опрокинул кубок, неловко протянув руку. — От бес! Леший тебя задери!
— Слышал... Я ведь с раной пришёл, покрутился близ дома, да и заявился следом, мол, дай снадобья. Всё сам слышал. Старик не скрывал, травили князя, а кто да как, неизвестно. Только умер всё ж от удара, конь лягнул!
— Травили? — вскинулся Глеб. И столько изумления было в его голосе, что шептун умолк. И повторил как эхо:
— Травили.
— А умер от удара?
— От удара!
— Так зачем, зачем травили, скажи?!
Но поговорить на пиру не удалось. Да и не место. К князю приблизился воин не из гуляк, стражник, и сказал, что хазары просят принять в радостный день, с подарками.
«С подарками». Весть о подарках слегка успокоила князя, повсюду сталкивающегося с неприятностями. Даже во взгляде слуги виделся вопрос: если не ты травил, то кто же?
Впервые князь бросил пиршество, не сожалея. Вот ведь бремя власти, даже малой радости не даёт владыке, разве вкусишь хмельного в его положении? Как не свара, так мысли тёмные, как не набеги врагов, так козни ближних! То ли было в древнем Изборске, гулял себе и горя не знал!
В горнице, за пустым столом, сидели гости. Привстали, встречая князя, улыбаются, не дав рта раскрыть, кличут слуг. Внесли футляр, дерево отполировано, гладенько, рисунок причудлив, сам по себе футляр — ценность. Открыли, распахнув створку, как раковину расщепили: внутри меч изогнутый, лёгкий, чёрным шашелем битый, дамасская сталь! Толкуют, грозное оружие у южных народов, не беда, что лёгкое, зато сечь можно, как прутом по нашкодившей спине, с потягом, редкая бронь выстоит. А в руке лежит, что пёрышко. Да и рукоять украшена, камень в навершии, чеканка, и на клинке вязь арабского письма. Что купцов слушать, напоют не хуже былинщиков, краснобаи известные, а вот с чем пришли? Может, и неумно спрашивать в лоб, да князь не в силах егозить, устал и выпил лишку, не до лукавства.
— Что ж, князь, не скроем — мы люди честные. Пришли разделить вашу радость, всё же степняки разбиты, купцам спокойнее. Только скажи, князь, не пора ли нам устранить несуразное, что мешает согласию? Разве не угонял юный Владимир коней? У наших купцов? Разве не обманывал стражу? Мы не держим зла, но, сам посуди, вы взяли добычу, так почему не вернёте виру? Хоть какую часть? Хоть половину?
