На этом они прервали разговор, так как въехали в Сому, к югу от Маркет.
— В свое время это место называлось «к югу от борозды», — пояснил Сидовски. — Из-за трамвайной линии, которая здесь проходила.
— Вы предаете свой возраст, Уолт.
— Раньше это был адский район.
Теперь Сома была царством автомастерских, складов, вьетнамских ресторанчиков и гей-баров. Полуразрушенные многоэтажки здесь обжили латиносы, бежавшие из кровавых бань Центральной Америки, ну а сами дома обложили дальновидные застройщики, сетующие по своим мобильным на нарушения правил о ветхом жилье. Жизнеобеспечение Сомы целиком держалось на городской бюрократии, не спешащей провести обряд соборования.
Дом, где жил Киндхарт, вырастал из обломков землетрясения и пожара 1906 года. После этого здесь был отель, затем бордель, затем тир, и все это, наконец, эволюционировало в жилой клоповник. Теперь из его окон можно было видеть разве что шоссе Джеймса Лика, 80-ю магистраль, Бэй-Бридж и Окленд.
По скрипучей лестнице Сидовски и Тарджен поднялись на третий этаж и постучали в дверь Киндхарта. Было без четверти шесть утра. Квартира молчала. Сидовски застучал снова, громче и резче.
— Мистер Киндхарт! — громко позвал он.
Молчок. Сидовски продолжал стучать. Открылась дверь квартиры вдоль коридора, и из нее вышел некто однорукий.
— Прекрати, руку отшибешь, — прорычал он.
Сидовски показал свой полицейский жетон.
— Не лезь куда не просят.
— Свинота.
Однорукий захлопнул дверь.
Сидовски продолжал грохотать.
— Кого черти несут? — послышался из недр квартиры заспанный мужской голос.
— Полицию, мистер Киндхарт. Откройте, есть разговор.
— Идите гуляйте. Мне говорить с вами не о чем.
— Речь идет о следствии, мистер Киндхарт. И быть несговорчивым я вам не советую.
Последовала невнятная ругань, скрипнула кровать. Загремели пустые бутылки, вызвав новую вспышку брани, затем лязгнул замок, и дверь отворилась. На пороге стоял полуголый, небритый и босой мужик ростом под метр восемьдесят. Киндхарт. Над расстегнутыми заношенными джинсами круглилось пузо. Воняя перегаром, он бдительно загораживал собой дверной проем и попеременно оглядывал непрошеных гостей глазами, налитыми похмельной мутью.
— Можно войти? — спросил Сидовски. — Нам нужно поговорить.
— О чем?
Один из нижних передних зубов у Киндхарта отсутствовал, остальные смотрелись гнилушками.
— О Франклине Уоллесе, — сказала Тарджен.
— О ком, о ком? — Киндхарт поскреб над губой щетину. — Каком еще Уоллесе?
— Тюрьма. Виргиния. Ну? Вспоминай живей, — приказал Сидовски.
Лгать было бессмысленно. Киндхарт сдал свой рубеж обороны и пошлепал на кухню своей студийки ставить чайник. Здесь он сел за мелковатый кухонный стол, вытряс из пачки «Лаки Страйк» сигарету и прикурил.
— Только давайте быстро, а то мне скоро на работу, — выдохнул он сквозь дым, потирая глаза.
Тарджен огляделась. Сидовски присел рядом с Киндхартом за стол.
— Что у тебя за работа, Перри?
— Вы ж поди знаете. А если нет, то зачем вы здесь?
На столе валялась стопка порножурналов с цветными фотографиями голых детишек в непристойных позах с мужчинами.
— С вашей стороны это нарушение УДО, — кивнула на журналы Тарджен. — Вы разве не знаете?
— А с вашей — незаконное вторжение в жилище. Уж свои права, дорогуша, я знаю. Изучил.
— Права у тебя, несомненно, есть. — Сидовски нацепил очки и, послюнив палец, стал неспешно листать блокнот. — Ты теперь подмастерье плотника в Хантерс-Пойнт?
— При чем здесь это?
— А при том. Работа с возможностью широкого контакта, в том числе и с семьями, где есть дети. — Сидовски повернулся к Тарджен. — Вы как думаете, инспектор, им знаком термин «хищный педофил»? Или придется разъяснять?
— Им всегда можно продемонстрировать фотографию одного из них.
Сидовски улыбнулся.
На плите засвистел чайник. Киндхарт заварил черный кофе, но только для себя.
— Скажи, когда ты в последний раз видел Уоллеса? — спросил Сидовски.
— А мне оно надо? Вы на меня просто донесете, и дело с концом.
— Донести донесем, но конец зависит от наших слов судье, была нам от тебя помощь или помеха. А это уже зависит от тебя.
Киндхарт прищурился сквозь пелену дыма и хлебнул кофе.
— Мы с Уоллесом сидели в одной камере в Виргинии. И я разыскал его, когда перебрался сюда. Он же был учителем воскресной школы, был вхож куда надо, ну и решил, что может помочь мне найти работу. Я же спасал ему в тюрьме задницу в прямом смысле. Он был мой должник.
— Настоящая работа или что-нибудь в этом роде? — снова кивнула на журналы Тарджен.
— Послушайте, я же просто фотографирую, и всего делов.
— А три малолетние сестренки из Ричмонда, штат Виргиния? — спросила Тарджен.
— Я же говорю: просто фотографировал. Они так хотели.
— А две пятилетние девочки на Мишн в прошлом году?
— Еще раз повторяю: я просто фотографирую, когда они того хотят. Им нравится иметь такие фотки. Я не встречаюсь с ними, как Уоллес. И понятия не имею о том, что случилось в прошлом году с той девчушкой Доннер и почему он покончил с собой. Я тут совершенно не при делах.
— Мы тебя к этому и не причисляли, — впился в него взглядом Сидовски. — Ты сейчас сам обмолвился.
— Ага. Как будто я не знаю, зачем вы тут. — Киндхарт качнул головой. — После того как умыкнули того мальчонку, это все снова в новостях. Я же просто фотографирую, только и всего. И с ними не встречаюсь. — Киндхарт глубоко затянулся и постучал указательным пальцем по журналам. — Скажу одно: все они мелкие шлюшки. Они точно знают, что делают. Завсегда льнут к тем, кто их природу чует. Вот Уоллес и его дружок обладали на этот счет редкостной проницательностью.
— А как зовут его дружка? — цепко прищурясь, спросил Сидовски.
Киндхарт покачал головой и затянулся сигаретой.
— Да я видел-то его всего раз или два. Он, кажется, был из Монтаны или из Северной Дакоты. Короче, откуда-то издалека.
— Опиши его.
— Чего?
— Ну скажем, белый он или цветной?
— Белый. Всяко.
— Рост?
— Примерно как у меня, под метр восемьдесят.
— Возраст?
— За сорок.
— Помнишь какие-нибудь особые приметы?
— Ну, — пустив ноздрями дым, Киндхарт загасил окурок, — наколки, кажется, были. Да, точно. Вот тут, типа змеи и огня. — Он провел себе по предплечьям.
