Со стороны послышались крики, но сама она кричать не могла.
— Мама! Мама!
К женщине, выставив ручонки, бежала Карла, ее трехлетняя дочь. Ее кто-то перехватил. Долорес слабо оттягивала руку, перехватившую ей шею. Она молилась, зная, что жить ей осталось недолго.
«Святая Богоматерь, не оставь моих детей, присмотри за ними».
Сидовски выхватил из кобуры «глок». Тарджен навела Шуку на голову свой «смит-вессон».
— Брось нож!
Сидовски стоял от преступника в трех метрах. Тарджен переместилась и теперь целилась в Шука сбоку. Тот молча на нее покосился.
— А ну на пол! — Сидовски сомкнулся с Шуком взглядом. — И чтобы без глупостей! Отпусти женщину. Есть разговор.
В зал с оружием наготове вбежали два офицера в форме. В одном из подвальных окон Сидовски заметил глазок телекамеры. Пальцы, стискивающие курок и рукоять пистолета, вспотели. Тьфу, сволочи. Все же пролезли. Шук стоял в окружении четырех уставленных стволов. Во избежание перекрестного огня Сидовски приказал офицерам перегруппироваться.
— Ты можешь покинуть это место мертвым, а можешь и живым. Но с этой женщиной ты не уйдешь. Брось нож и отпусти ее.
— Выпустите меня отсюда, или она умрет, а виноваты будете вы!
Шук надсек Долорес скулу, и по ее щеке заструилась кровь. Дети завопили от ужаса.
— Офицер! — обратился Сидовски к полицейскому в пяти шагах справа от Шука. — У тебя его голова под прицелом?
— Да, сэр!
— Э! Даже не пытайся, свинья! Ты в нее попадешь! Выпустите меня отсюда. Обратно в тюрягу я не пойду.
— Я же сказал, Верджил: нам просто надо поговорить.
— Я сказал, не пойду!
Лицо Долорес превратилось в кровавую полумаску. Нож Шука заметно подрагивал.
Сидовски убрал пистолет в кобуру, показал пустые ладони и подался вперед.
— Нам нужно поговорить, Верджил. Пожалуйста, отпусти ее.
В тот момент, когда Шук чуть ослабил руку, перемещая нож с лица женщины к шее, Долорес цапнула его зубами за бицепс и саданула каблуком по ступне. Шук дрогнул, а она метнулась под защиту рук Сидовски, зажмурившись от грохота двух быстрых выстрелов.
Первая пуля попала Шуку в низ шеи, разорвав яремные вены, и ушла в потолок. Вторая пробила трахею и селезенку, засев в желудке. Нож отлетел в сторону, а Шук как подрубленный повалился на пол.
Патрульный в форме так и стоял, выставив перед собой пистолет. После секундной звенящей тишины все словно оттаяло: заполошные крики, вой сирен, кисловатый запах пороха. Затрещали статикой полицейские рации. Тарджен по сотовому вызвала «Скорую». Долорес Лопес обняла детей.
Шук лежал на спине, булькая горлом; из раззявленного рта изливалась кровь вперемешку с рвотой. Белая майка ало блестела. Сидовски опустился на колени, пытаясь добиться предсмертного признания. Тарджен была рядом и тоже вслушивалась.
— Как тебя зовут? — спросил Сидовски.
Шук хрипел что-то невнятное.
— Где дети, Верджил?
Посиневшие губы Шука слабо шевелились. Сидовски припал к ним ухом. Ничего внятного.
— Ты похитил Дэнни Беккера и Габриэлу Нанн?
Опять ничего.
Сидовски приложил пальцы к шее Шука — есть ли пульс?
В зал влетел Гонсалес.
— Ранение тяжкое?
Тарджен безнадежно махнула рукой. Сидовски снова склонился ко рту Шука.
Прибыли спецагенты ФБР Раст и Дитмайр.
— Ай молодцы, — одобрительно крякнул Дитмайр. — Просто красавцы.
Когда над Шуком склонились парамедики, он еще издавал какие-то звуки.
— Плохо дело, — сказал врач «Скорой». — Он у вас уходит.
Сидовски поднялся и со вздохом провел ладонью по волосам. А выходя, так грянул о стену подвернувшимся стулом, что тот разлетелся на части. Как раз под изречением готическим шрифтом:
«В СМЕРТИ РОЖДАЕМСЯ МЫ ДЛЯ ЖИЗНИ ВЕЧНОЙ».
55
Очередная записка, приклеенная к двери Рида, была накорябана неумолимыми заглавными буквами:
«ГДЕ ОПЛАТА? НЕТ ОПЛАТЫ, НЕТ ЖИЛЬЯ.
Л. Онеску».
Рид нарушил слишком уж много данных Лайле обещаний. Ключ к комнате не подходил: она поменяла замок. Рид поставил на пол бумажный пакет со своим ужином: две бутылки «Джека Дэниелса» и пачка чипсов. Порылся в бумажнике: тридцать пять баксов. А чековая книжка в комнате. Вот черт.
Протопав два квартала вверх к дому Лайлы, Рид вошел в вестибюль и, отыскав звонок ее квартиры, нажал. Ответа не последовало.
— Ее нет дома, Том, — раздался в домофоне мужской голос. — А чего ты сегодня не на работе? Удивительно.
Рид посмотрел в глазок камеры наблюдения.
— Долго рассказывать, Микки. А сейчас и неохота.
— Да уж понятно.
— Где Лайла? Она мне ключ оставила? Я ей деньги хочу отдать.
— Уехала погостить к племяннику в Тахо. Ключа не оставила. Ты уж извини.
Рид возвратился, прихватил свой ужин и сел в своей машине напротив эдвардианского меблированного особняка с видом на «Золотые ворота» и океан. Близилась ночь. Пора было подумать, где заночевать: у соседей или поехать в мотель. Усталость неимоверная. Может, позвонить кому-нибудь из газетчиков, попроситься на диван? Рид сделал крупный глоток из горлышка. Глядя на помигивание огней Сан-Франциско, он с горьким недоумением размышлял: «Как же ты, черт возьми, здесь очутился?»
Страсти в нем повыгорели, но покой не наступал. Сон не шел, и мучила жажда. Что же такое случилось? Он профессионал, женат на несравненной женщине, благословлен прекрасным сыном. У них была хорошая жизнь. И они боролись за то, чтобы ее сберечь. У них был хороший дом в престижном районе. Он никогда и никому в этом мире не собирался причинять боль. Много работал. Работал честно. Разве это совсем уж ничего не значит? Неужели так? А может, и вправду. Если это что-то значило, то почему он тогда на улице, глушит вискарь на сиденье допотопной «Кометы» и наблюдает, как нить, связующая его работу и здравомыслие, медленно расползается?
Погрязая в алкогольной жалости к себе, он смотрел на свое положение так, каким оно фактически и было: обстоятельства. Бенсон закатил истерику, он забыл заплатить за квартиру, а теперь вот слишком пьян, чтобы куда-то идти ночевать. Никто не виноват. Он выбрал ночлег в машине. И хватит сосать бутылку. Назови это плохим днем и укладывайся. Утро вечера мудренее.
Где-то рядом бесцеремонно взревел мотор.
Солнце заставило Рида открыть глаза.
