– На каком основании вы находите сводки плохими? Проходит процесс заманивания врага».
402
Формулировка, с которой выступает инструктор обкома, – удобная и ничего не обещающая. В городе тем временем хаос. Те, у кого есть возможность, пытаются эвакуироваться. У кого нет возможности, в полном смятении. Самые стойкие и решительные спешат на оборонные работы – укрепление родного города, Луги или Гатчины. В радиокомитете споры и сомнения: как вести эфир так, чтобы не выдавать только сокрушительные сводки с фронта? Как ободрить слушателей и при этом не выглядеть жизнерадостными идиотами? Так появилась знаменитая «Радиохроника», где передавались не только новости, но куда приходили писатели и поэты и читали свои произведения.
Мариенгоф вспоминал об этом так:
«Гитлеровские дивизии наступали на Ленинград. Казалось, не только люди, но и наши камни сжали кулаки и челюсти. Утром, в начале девятого, у меня в комнате зазвонил телефон:
– Доброе утро. С вами говорит Бабушкин.
– Приветствую, Яков Львович!
– Вы уже позавтракали? А через полчаса можете быть у меня на радио? Так я вас жду.
Через полчаса я был у него в кабинете.
– Мы, Анатолий Борисович, с завтрашнего дня выпускаем еженедельную радиогазету, – сказал он. – В каждом номере пойдёт ваша военная баллада. В восемь часов утра вам будут давать самый свежий материал с Ленинградского фронта.
Он улыбнулся.
– Вы сядете в моё министерское кресло, за этот мой министерский стол… Всякий раз я буду выключать телефон и запирать вас здесь на ключ. А на дверях вывешивать записку: “Тут сейчас работает А.Б.Мариенгоф”. А ровно в два, то есть в четырнадцать ноль-ноль, вы будете читать нам свою балладу. Есть?
– Есть!
– Ваши друзья Зощенко и Евгений Шварц тоже согласились работать в радиогазете.
– Эти соседи мне очень приятны».
403
Среди литераторов – помимо Мариенгофа, Зощенко и Шварца – были Николай Чуковский, Юрий Инге, Борис Лавренёв и Леонид Соболев.
В девятом номере передачи диктор поведал слушателям о подвиге лётчика Николая Гастелло, вслед за тем прозвучала поэма Мариенгофа «Капитан Гастелло»:
У Гастелло была минута
В распоряженьи
Для парашюта,
Но капитану не надо минут —
Пусть пылает и парашют.
Поле.
Дорога.
Столетняя роща.
Всё железное стадо тут.
Куда,
Куда летит
Пылающий бомбардировщик?
Блеют машины,
Мычат
И ржут.
И вот
В самую кучу
В стадо
В железное,
На коров бензиновых,
Закованных в латы
Падает
С неба
Факел крылатый.
Падает с неба
Вниз головой
Пылающий русский герой.
Историки, занимавшиеся этой радиопередачей, говорят и о других стихотворных очерках Мариенгофа: «Рабочий Сигачёв», «Боец Исмаилов», «Батарея младшего лейтенанта Чаплина», «Сеня», «Александр Самохин» – все они нам не известны. Впрочем, текст под названием «Александр Самохин» дошёл до наших дней – это поэма «Партизанский разведчик», повествующая о подвиге молодого партизана. Заканчивается поэма так:
И ринулся танк.
Он ринулся в чащу,
В непроходимую древнюю чащу,
Он ринулся в чащу,
За собой волоча
Того, Кто умеет геройски молчать.
Так юноша умер,
Сын гордой эпохи.
– Как юноши имя?
– Александр Самохин.
Радиослушателям становятся известны имена героев. А Мариенгоф продолжает писать – «о машинисте, который, рискуя жизнью, обжигаясь, лез в ещё не остывшую до конца паровозную топку, чтобы скорее отремонтировать паровоз и отправить состав к фронту», «о первых лётчиках – героях ленинградского неба, о пленённом разведчике, не выдавшем врагу важных сведений»
404.
Не забывает Мариенгоф и о драматургии. После «Шута Балакирева» он востребованный драматург. Но в военное время нужны короткие пьесы – одноактные. Одна из первых таких пьес Мариенгофа – «Истинный германец». В ней, как и положено в настоящем советском произведении, Анатолий Борисович рассказывает о падении нравов в Германии.
Фогель, старинный знакомый, но никак не друг Освальда, приходит к его жене с определёнными намерениями, но маскирует их высокими целями. Её нравственный долг как истинно немецкой женщины, говорит он, рожать детей для рейха:
Фогель. На днях мой шеф выступал перед жёнами, сёстрами и взрослыми дочерьми наших офицеров. Речь шла об увеличении… населения Германии. Разрешите мне буквально повторить слова шефа?
Эльза. А разве герр Генрих Гиммлер при сёстрах и дочерях своих офицеров говорит такие слова, повторить которые нельзя без моего особого разрешения?
Фогель. Вы ведь воспитаны по старинке.
Эльза. Я обязана слушать то, что говорит глава германской государственной тайной полиции.
Фогель. Это прекрасно сказано, фрау Эльза!.. Так вот… Шеф огласил приказ… Вы позволите?..
Эльза. Не могу же я запрещать того, что оглашает герр Гиммлер.
Фогель (вынимает из кармана официальную канцелярскую бумагу). Шеф просил обратить внимание, что это приказ о безусловном долге всех истинных германцев и германских женщин перед великой Германией. (Стоя, читает по бумаге.) «Неизбежная смерть лучших людей, как бы она ни была печальна, не является самым худшим во время войны. Гораздо хуже, если во время войны нет детей у живых».
Эльза. Что поделаешь, если все более или менее живые отправлены на фронт.
Фогель. Ну, вы несколько преувеличиваете… (Читает.) «Высоким назначением немецких женщин и девушек должно быть желание стать матерью, причём она должна это делать даже вне брака, переходя границы обычаев, но не из легкомыслия, а в глубочайшем нравственном рвении…» Может быть, желаете взглянуть собственными глазами? (Передаёт ей бумагу.)
Но вовремя появляется Освальд и пристреливает Фогеля.
