В газете «Ленинградская правда» 12 сентября 1946 года печатается статья «О пошлости и безыдейности в драматургии»:
«И самый символ, и в особенности его использование в пьесе чрезвычайно неуклюжи и аляповаты. Незатейливое позёрство не в силах скрыть элементарно-пошлой апологии мещанства “Золотого обруча” советской молодёжи, героически отстоявшей свою родину в дни войны».
Ладно – критики. Но поняли ли литераторы, товарищи по перу? Нет ответа. Встречать их откликов не доводилось.
Сохранились четыре фотографии с премьеры спектакля, запечатлевшие самые важные сцены: в поезде и на морском берегу. Есть и фотография Мариенгофа и Сергея Майорова в окружении труппы театра. Лица у всех сказочно довольные. Никто и не думал о неудаче. Пьеса сама по себе дышит волшебством, театр постарался перенести это волшебство на сцену.
В архивах хранится киносценарий «Трудное счастье», в основу которого легла пьеса «Золотой обруч». По нему собирались снимать фильм! Но, видимо, дальше слов дело не пошло. В мемуарах Анатолий Борисович писал, что спектакль отгремел двести раз и только после этого был закрыт
444.
«Преступление на улице Марата»
Второй попыткой Мариенгофа и Козакова завоевать широкую аудиторию будет пьеса для юношества. Поставит её БДТ в 1946 году. Заигрывающее с читательским и зрительским воображением название – «Преступление на улице Марата» – не одного пришедшего на спектакль поставило в тупик. Ожидали детективной истории, а оказалось…
Пересказывать пьесу не будем, лучше поручить это одному из ближайших друзей Мариенгофа и Козакова – Эйхенбауму:
«Новая афиша гласит: “Преступление. Драма в 4 актах с прологом”. Среди действующих лиц – судья, прокурор, милиционер. Зритель в полной уверенности, что театр покажет ему уголовную пьесу с поисками преступника, с запутанным сюжетом и пр. Преступником окажется не тот, кого подозревают, или, может быть, окажется, что…
Но занавес раздвигается. На сцене – площадка лестницы, тускло освещённая синей электрической лампочкой. Всем знакомый и хорошо памятный архитектурный пейзаж военных лет. Появляются двое юношей. Короткий разговор. Они ждут возвращения живущей в этом доме артистки, чтобы снять с неё шубу – поправить своё “стеснённое материальное положение”. Оба волнуются, но один хорохорится, а другой готов бежать. Они сговариваются: один погасит свет, а другой накинет мешок на голову – и… слышен стук входной двери и шаги… Свет гаснет… Преступление совершено.
Зритель озадачен. Не успел он усесться в кресле и сориентироваться в действующих лицах, как преступление уже совершено на глазах у всей публики. Значит, никакой тайны. Что же будет дальше? А дальше оказывается, что это совсем не уголовная пьеса, а пьеса о родителях и детях, о семье. Это семейная драма, и название её (как это выясняется в самом конце) имеет совсем не тот смысл, на который рассчитывал зритель. Смысл этого названия двойной: дело не только в том преступлении, которое совершили эти мальчики, но и в другом, корни которого уходят в глубь семейных отношений. Это пьеса психологическая – и не столько пьеса вообще, сколько именно “драма” в старинном значении этого слова».
445
Непонятно, была ли опубликована эта рецензия Эйхенбаума в печати. В архивах лежит машинопись, а не вырезка из газеты.
Вернёмся, однако, к Эйхенбауму:
«В литературе и в театре последних лет семейную тему чаще всего ограничивали вопросами любви, брака, верности и пр. Где у нас пьесы не о мужьях и жёнах, а о родителях и детях? Их нет, как будто и вопроса такого не существует. А он есть – и с каждым днём становится острее. Не так давно, перед войной, на нашу сцену вдруг вышла Анна Каренина в новом, не предусмотренном Толстым качестве – как героиня, но никто не думал о Серёже: что стало с ним, когда он подрос?.. Толстому было тогда не до него, но позже, в “Фальшивом купоне”, он подошёл к этой теме. Сын председателя казённой палаты, человека неподкупной честности, пятнадцатилетний гимназист просил у отца денег, чтобы отдать долг. Отец грубо отказывает: “Сечь вас надо”. Мальчик добывает деньги при помощи фальшивого купона, а перед этим обиженно размышляет: “Другой бы пожалел, расспросил, а этот только ругаться и об себе думать”. Вот в этих словах – “о себе думать” – намечена важная и сложная семейная тема. Она-то и составляет основу драмы М. Козакова и А. Мариенгофа».
Новая пьеса затрагивает проблемы подростковой психологии, ставит важные вопросы воспитания. Произведений, посвящённых семейным проблемам, в русской литературе не так много. То есть по всем параметрам общество должно было отнестись одобрительно к работе двух драматургов. Тем не менее и на этот спектакль рецензии были разгромные.
Не раз в работе над этой книгой складывалось ощущение, что над Мариенгофом висел какой-то рок. Не сдвинуть его, не расшатать, не скинуть. Положительные отзывы на его произведения за весь насыщенный творческий путь можно сосчитать по пальцам.
Вот одна из немногих хвалебных рецензий. Газета «Советская Колыма» 15 декабря 1945 года опубликовала статью Б. Мельникова «Большая волнующая тема» – о постановке Магаданского театра им. Горького:
«Мариенгоф и Козаков в своей оригинально построенной пьесе привлекают внимание общественности к вопросам воспитания детей. Смело показывая, какие отрицательные явления происходят там, где разваливается семья, где родители забывают о своих детях, не интересуются их жизнью, не только школьными успехами, но и их привычками и знакомствами, не знают, с кем дружат их дети, какие у них любимые книги.
Драматурги показывают, как вредно влияют на формирование характера детей ненормальные взаимоотношения между родителями, отсутствие в семье уюта, крепко налаженного быта, который некоторые, как героиня пьесы Астахова, склонны считать “мещанством”.
<…> “Преступление на улице Марата” – спектакль не только культурный, обнаруживающий хороший вкус постановщика, его сценический такт и выдумку, а также хорошую сыгранность актёров, – это правдивый и острый спектакль, который многому учит. Он ставит и правильно разрешает вопрос о воспитании детей в семье, ещё раз вспоминает, что здоровая, крепкая семья является необходимым и важным звеном социалистического общества».
446
Чем объясняется столь смелая позиция рецензента? Видимо, тем, что Магадан – не Ленинград, а глубокая провинция.
Однако время сохранило для нас один удивительный документ. Группа учителей написала коллективное письмо директору театра!
