«28/I 46 г.
Группа учителей Красногвардейского района 140 школы в возрасте от 27 лет до 75 лет с педстажем от 10 лет до 51 года смотрели в Вашем театре драму в 3-х действиях “ПРЕСТУПЛЕНИЕ”.
Просим передать благодарность автору за прекрасное содержание, оно не только продумано, пережито им и является сигналом тревоги именно в настоящий момент.
99% родителей, бывших в театре, мы уверены, пережили немало, особенно в момент финала.
Благодарим артистов за отличное исполнение, чувствуется сплочённый, сработавшийся коллектив, любящий своё дело.
Все мы в один голос говорим: “Эту вещь следует широко афишировать”.
Необходимо на заводах и фабриках организовать культпоходы с обязательной явкой родителей, у которых [есть] дети в возрасте 11–17 лет.
Эта вещь для нас, педагогов, является реальным помощником в деле воспитания молодого поколения.
В драме “ПРЕСТУПЛЕНИЕ” ясно, без утайки и прикрас выявлены все пороки современности. И сигнал тревоги дан в нужный момент».
447
Примечательный документ эпохи. Собственно, такой же, как и газетные публикации. Увы, именно официальная пресса влияет на положение драматургов, а не простые советские люди.
«Ленинградская правда» в статье «Театр и современная пьеса», к которой мы уже обращались, пишет:
«Спектакль “Преступление” пытается решать серьёзную проблему воспитания детей в семье. Но из всей советской системы воспитания искусственно выключены школа, комсомол, общественная среда».
Опять упрёк в несовременности, чуждости советскому обществу. Как это – без комсомола?..
«Советское искусство» в статье «Театр фальшивых пьес» от 23 августа 1946 года подхватывает:
«…в воспитании не участвуют ни школа, ни комсомол, ни общественная среда. Все эти факторы драматурги искусственно выключили из пьесы. <…> Зритель справедливо дал этому спектаклю отрицательную оценку».
Одни и те же выражения!
Всё та же газета:
«Казалось бы, этот урок мог научить театр многому. К тому же Козаков и Мариенгоф, как литераторы, уже не в первый раз продемонстрировали непонимание психологии советских людей и неумение объективно освещать их жизнь. Тем не менее, театр упорно продолжал сотрудничать с ними и поставил их новый “опус”. При этом он ещё более оскандалился. Мы имеем в виду спектакль “Золотой обруч”, подготовленный театром в начале этого года. Спектакль оказался настолько антихудожественным, что театру пришлось отказаться от показа его зрителям. Это и неудивительно. Пьеса Козакова и Мариенгофа “Золотой обруч” нудно и многословно трактует о “личной жизни” и “любовных отношениях”. Как и первое произведение Козакова и Мариенгофа, она абсолютно чужда духу советской действительности».
Вот так вот! «Чужда духу советской действительности». И это в послевоенное время! Свобода только чудилась. Власть потихоньку возвращалась к контролю над культурой в духе тридцатых годов.
Та же газета даёт понять, что по головке не погладят не только драматургов, но и театр:
«Эти две работы театра ярко свидетельствуют о том, что он не умеет выбирать современные пьесы. Невзыскательность к репертуару, примитивное понимание запросов советского зрителя – вот что характеризует руководство Драматического театра им. Ленсовета. <…> Исправить репертуарную политику театра – неотложная задача Ленинградского управления по делам искусств».
То есть театру практически прямым текстом говорилось, что с этими драматургами лучше дел не иметь.
«Вечерний Ленинград» 31 августа 1946 года печатает статью «Клевета и пошлость»:
«Не пожелав обратиться к подлинному, жизненно правдивому материалу, авторы нашли источник вдохновения в протоколах уголовных происшествий и возвели поклёп на нашу воспитательную систему, на юное поколение советской страны.
Мы знаем, как любознательна и духовно богата советская молодёжь, как разносторонни её интересы и как прекрасны её мечты, как велико её стремление быть полезной своей Родине, быть верной ей до последних дней своей жизни. Козаков и Мариенгоф не захотели увидеть эту молодёжь и в обобщённом свете представили зрителю историю двух морально опустошённых ублюдков. Где, на какой почве отыскали авторы своих “героев”? Больная, изощрённая фантазия привела их в плен лживого антихудожественного вымысла. Ленинградские комсомольцы, педагоги нашего города по достоинству отрицательно оценили это фальшивое упражнение драматургов, театр понёс весьма ощутимое поражение».
Отметим одну деталь: в травле Шершеневича в тридцатые годы наибольшую активность проявила именно эта газета – «Вечерний Ленинград». Так что разгром Мариенгофа и Козакова не случаен. Два отличных спектакля – и резко отрицательная критика. С чем это могло бы быть связано?
Два постановления ЦК ВКП(б)
Вернёмся в военный 1943 год. Тогда в декабре ЦК ВКП(б) выносит два закрытых постановления: «О повышении ответственности секретарей литературно-художественных журналов» и «О контроле над литературно-художественными журналами».
Во втором постановлении объявлена «политически вредным и антихудожественным произведением» повесть «Перед восходом солнца» Михаила Зощенко. На заседании Союза писателей Фадеев, Кирпотин, Маршак, Соболев, Шкловский и несколько других писателей выступают с обличительными речами против Зощенко. Поддержку оказывают немногие: Шостакович, Слонимский, Мариенгоф, Райкин, Вертинский, Бабочкин, Горбатов и Кручёных. В итоге Зощенко лишают продуктового пайка и выселяют из гостиницы «Москва», что по военным временам просто губительно.
В 1946 году происходит событие пострашней: ЦК ВКП(б) выносит постановление о работе журналов «Звезда» и «Ленинград». Говорится и о двух конкретных писателях, творчество которых не соответствует запросам советского народа, – об Ахматовой и Зощенко. Толстые журналы, опубликовавшие их произведения, меняют руководство и находятся с тех пор под пристальным вниманием властей.
С разъяснением постановления перед партийным активом и писателями Ленинграда выступил главный идеолог страны А.А. Жданов. Ида Слонимская, жена писателя Михаила Слонимского, позже вспоминала:
«М.Л. [Михаил Леонидович] вернулся с собрания не один. Пришли к нам еще Козаковы, Мариенгоф с Никритиной, Эйхенбаумы. Сразу же позвонили Зощенко, и он пришёл. Он явно был обеспокоен, но старался не подавать вида и пытался шутить. М.Л. увёл его в кабинет и рассказал ему о том, что происходило на собрании. Кстати, один из московских “руководящих” товарищей предложил М.Л. выступить с осуждением Зощенко. М.Л. отказался (может быть, его потому и включили в то знаменитое постановление, потому что сам рассказ, по поводу которого “постановляли”, не представлял специального интереса). Выступил Н. Никитин – очень растерянно и, не закончив выступления, под каким-то нелепым предлогом сошёл с трибуны (или, как он сказал в своей сумбурной речи, – с эстрады). О Никитине я, естественно, говорю со слов тех, кто был на собрании».
448
