«Мишутка, дорогой ты мой, дело-то какое: я был у Таирова, он твёрдо порешил ставить “Идиота” и получил на это разрешение Александрова. Тут же мы с Ал<ександром> Як<овлевичем> составили тебе телеграмму, которую он должен был отправить молнией. Надо лопнуть, но стремительно достать экземпляр. Ты понимаешь только, чем это пахнет? Сегодня пойдёт у Таирова, завтра по всей России. А мы с тобой богаты – рантье до конца (вероятно, не больно отдалённого) дней своих суровых.
Я думаю, Миша, если экземпляр не найдётся, нам надо с тобой встретиться в том же месте, где встретились три министра иностранных дел. Их путешествие полезней было, однако состоялось. Так вот встретиться и, как это ни противно, написать во второй раз».
Но пока всё остаётся на уровне разговоров. Вспомнили о пьесе только к концу 1953 года. Мариенгоф из очередной московской командировки пишет другу:
«Ты, Мишуха, конечно, сам понимаешь, что записку тебе я писал при Плотникове
472. Отсюда и все её качества. Если Яншин пьесу возьмёт, т.е. подпишет договор, разумеется, не колеблясь, отдавай ему. Но… резерв за спиной всегда иметь полезно. Будешь себя уверенней чувствовать с Яншиным. Теперь вот что: если пьесу придётся отдавать Плотникову, имей в виду, что они теперь первый пояс, то есть могут платить 15! И пусть платят – 50% сразу, деньги на бочку.
Кроме того, у меня имеется одно непременное условие: «Настя» может идти только после моей пьесы. А то ведь эта баба, эта “Настя”, такая особа, с которой не потягаешься. Отпихнут, как Аглаю, и всё тут. Значит, Мишуха, имей это твёрдо в виду при заключении договора. Премьера “Насти” сентябрь-октябрь. Т.к. я и сказал Плотникову. Пиши мне или звони в Ленинград по телефону.
Плотников хочет играть Мышкина».
На «Настасью Филипповну» спрос сразу в нескольких театрах. Авторы могут позволить себе небывалую роскошь – выбирать! Вот только разговоры о постановке так и остаются разговорами. Спустя четыре месяца Анатолий Борисович пишет Козакову:
«5 марта 54 г.
А что наша дорогая блядь “Настенька”?.. Это просто ужас – быть соавтором миллионера, для которого три тысячи всё равно, что один плевок!..
Так плюнь, сделай милость, разок на Бородинскую, 13, кв. 9… своим чеком. Тебе же это привычно! Каждый день ими плюёшься. А мне вот в Харьков выехать не на что. Ух, так бы и схватил эту паскуду “Настьку” за титьки: “Давай, стерва, деньги!”»
Казалось бы, у пьесы есть всё, чтобы быть успешной, – но дело по непонятным причинам не идёт. Видимо, сказались газетные рецензии на предыдущие спектакли.
Вскоре совершенно неожиданно случается страшное: 16 декабря 1954 года умирает Михаил Козаков. На похороны Мариенгоф приехать не успевает и появляется в Москве только на сорок дней.
Дальнейшая судьба пьесы ложится полностью на плечи Анатолия Борисовича.
В конце сентября 1955 года он пишет вдове Козакова Зое Никитиной:
«Зояхонька, друг сердечный!
Р-р-а-п-п-о-р-р-ртую тебе: разговаривал со Скоробогатовым
473. Он болен. Вот что он произнёс: “Инсценировка мне нравится. Но с весны не было ни одного заседания Большого Художественного Совета. На первом же я ставлю вопрос о «Настасье Филипповне»!!! Дай мне ещё дней десять”.
Само собой, я дал.
Кроме того, я звонил Царёву… Не поймал его… Очень тебя прошу: обязательно ему позвони, скажи о моём звонке. <…> Возвращаюсь к делу. Самое важное, Зояха, немедленно получить визу Главлита и отправить “Настеньку” в распространение. Пока ещё у нас там нет конкурсов. А периферия даст больше, чем любой московский или ленинградский театр.
Вот чем должен заняться, причём – немедля, пробойный товарищ…
Тут, Зоя, промедление смерти подобно.
Звони же, милая, и Царёву. И мне».
Отправить в распространение – это значит попасть в каталог разрешённых пьес, что, сами понимаете, жизненно важно для Мариенгофа. И потому Никитиной пишется ещё одно письмо – 16 октября:
«Я энергично наседаю с “Настенькой” на Скоробогатова и Вивьена. Хотя надежд мало. Плохо, что уже приходится наседать!.. Тебя же, дружок, очень прошу, прошу всерьёз, не откладывай на день, сделать следующий пустяк: отнеси в Министерство для Главлита “Настасью”. Всего лучше вместе с моим приветом передать Александру Михайловичу Пудалову. У нас сохранились самые хорошие отношения. Попроси его от моего имени прочесть и прочее к 1 ноября. Он тебе это сделает. Я просто не сомневаюсь в этом. А я действительно приеду. Но сидеть долго в Москве не могу. Будь, Зоенька, в одном этом пустяке сама “пробойным товарищем”. Больше от тебя никаких дел не требуется. <…> Потерять с “Настей” периферию – это же преступление наше. Ведь того гляди выскочит Охлопков со своей инсценировкой».
Инсценировка Николая Павловича Охлопкова, главного режиссёра Театра им. Маяковского, видимо, и была поставлена. Мариенгоф же только потратил впустую время и силы.
«Здравствуйте, Андрей Степанович!»
Последняя пьеса, совместный труд Мариенгофа и Козакова, – инсценировка «Педагогической поэмы» Макаренко. Она имела несколько названий: «Здравствуйте, Андрей Степанович!» (под таким названием шла в провинциальных театрах), «Не пищать!» (вышла книгой в 1959 году) и «Не пищать, чёрт возьми!» (пылится в архивах).
Информации об этой пьесе удалось найти немного – только заметку о постановке спектакля в Казани. «Комсомолец Татарии» 29 апреля 1955 года опубликовал статью «Новый спектакль ТЮЗа» (по существу – интервью с режиссёром):
«– Расскажите, над чем в эти дни работает коллектив театра юного зрителя?
С таким вопросом обратился наш корреспондент к А. Иванюхину, студенту режиссёрского факультета Ленинградского театрального института им А.Н. Островского, приехавшему в Казань для работы над своим дипломным проектом.
Вот что рассказал молодой режиссёр:
– Антон Семёнович Макаренко прожил яркую жизнь. Тысячи советских граждан, воспитанных им, выведены из беспризорщины на широкую творческую дорогу. Его произведения “Педагогическая поэма” и “Флаги на башнях” широко известны не только у нас, но и за рубежом.
