– Не пожалей нескольких капель своих парижских духов и проверь.
Мариенгоф ни слова не говоря проделал всю эту процедуру и через несколько секунд разочарованно произнёс:
– Достал, значит, хорошую краску».
Рюрик Ивнев. «Последний имажинист»
* * *
«Странная история с пьесой “Наследный принц” (1954 г.): не успев взойти на театральный трон, этот принц вдруг стал королём театрального сезона, но королём-невидимкой. Не было тогда ни одной статьи о театре, в которой бы не говорилось о “Наследном принце”, хотя, кроме чиновников Реперткома, никто его в глаза не видел – по крайней мере на сцене; зато в действительности эти принцы-“стиляги” свободно разгуливали по улицам и фельетоны о них, а иногда и их портреты, в педагогических целях нередко появлялись на страницах нашей периодики. Так и осталась эта пьеса Мариенгофа театральной легендой – соблазном для будущих театроведов».
Из вступительного слова Бориса Эйхенбаума на творческом вечере Мариенгофа в 1957 году
* * *
Мариенгофа часто обвиняют во всех смертных грехах. Наиболее безрассудно, а потому и наиболее ярко делает это Пётр Радечко. Если раньше пытались доказать, что в «Романе без вранья» всё построено на лжи, то Пётр Иванович написал целую книгу, якобы доказывающую сексотство Анатолия Борисовича.
489 Но стоит поднять документы, и все обвинения рассыпаются. В ответ на наш запрос мы получили из архива ФСБ предельно чёткий ответ:
«Ваше обращение о предоставлении сведений в отношении Мариенгофа А.Б. и Никритиной А.Б. рассмотрено.
Сообщаем, что Центральный архив ФСБ России, а также Управление ФСБ России по г. Санкт-Петербургу и Ленинградской области запрашиваемыми сведениями не располагают.
Для продолжения поиска интересующей информации рекомендуем обратиться в Российский государственный архив литературы и искусства по месту возможного хранения указанных материалов.
Заместитель начальника архива А.И. Шишкин».
Но и в РГАЛИ нет ни одного документа, хотя бы намекающего на причастность Мариенгофа к компетентным органам.
490
Это был человек чести. Он не подписывал расстрельных писем. Не писал стихов о Сталине – ни хвалебных, как Маршак, Михалков, Ошанин, Лебедев-Кумач, ни вынужденных, как Пастернак и Ахматова, – не сочинял эпиграмм про «жирные пальцы» вождя, как Мандельштам. Он старался держаться подальше от политики. И из-за прошлых «грехов»
491, и из-за простой предосторожности.
* * *
Старухи с письмами поэтов,
С тетрадками их сочинений,
Поэтов, что глядят с портретов,
Как чудо памятных мгновений.
<…>
Им посвящались мадригалы,
Им жарко целовали руки
Художники и генералы.
И вот теперь они старухи.
Теперь они пенсионерки.
Порой приходится им худо.
Всё продано: и этажерки,
И медальоны, и посуда.
Но сбережённые тетради
Стихов, не путая с вещами,
Они народу, чести ради,
Своей России завещали.
Лев Озеров
* * *
«В 1960 году я приехал в Ленинград и в последний раз увидел А. Мариенгофа в его квартире. Он был болен, и я пришёл его навестить. Настала моя очередь изумляться. Анатолий хоть и полулежал в постели, но выглядел таким же молодым, как и раньше.
В жизни я встречал много людей, с которыми расставался на долгие годы, но не помню случая, чтобы человек почти не старел. Что касается Никритиной, его любимой “Мартышки”, то она оставалась абсолютно такой же, как в давние времена Таировского театра.
Болезнь А. Мариенгофа, о которой он говорил небрежно, как об ушибе ноги, была серьёзной. Я видел это по выражению лица жены. Это мешало разговору. Было впечатление, что мы находимся на каком-то полустанке и торопимся в разные поезда. “Мартышка” приготовила обед, пододвинула стол к кровати.
А Анатолий всё время порывался встать на ноги, но она заставляла его быть в полулежачем состоянии.
Разговор зашёл о стихах. Я испытывал некоторую неловкость, потому что помнил Мариенгофа времени имажинизма, когда он оспаривал первенство у С. Есенина.
Анатолий вдруг неожиданно сказал:
– Прочти свои стихи.
Этого мне не хотелось, и я перевёл разговор на другую тему, но он вновь попросил.
Никритина шепнула:
– Прочти что-нибудь.
Я понял, что надо что-то прочесть, и сказал:
– Прочту, но не новое…
А когда закончил последние строки:
Кому готовит старость длинный ряд
Высоких комнат, абажур и крик из детской,
А мне столбов дорожных ряд
И розы мёрзлые в мертвецкой… —
Толя неожиданно воскликнул:
– Это самое оптимистичное из всех твоих стихотворений!
“Мартышка” ошеломлена:
– Толя, какой же это оптимизм? Что с тобой?
Мариенгоф развёл руками и сказал снисходительно:
– Как вы не понимаете! Это же оптимизм – розы. Пусть даже мёрзлые. Никаких роз в жизни и после неё у нас не будет.
Анатолий и теперь завуалировал свою болезнь и не смог отказаться от язвительного остроумия.
И в этом был весь Мариенгоф».
Рюрик Ивнев. «Последний имажинист»
* * *
В 1997 году поэт, литературовед и текстолог Эдуард Шнейдерман (1936–2012) подготовил сборник «Поэты-имажинисты»
492.
Читательскую реакцию и реакцию профессионального сообщества на это событие Эдуард Моисеевич выразил в стихотворении «Жорж Бизе. Юношеская симфония»:
Семнадцатилетний Бизе
за семнадцать дней
симфонию выдал.
При жизни
ни разу она не звучала
и никто не услышал её.
А потом и «Кармен» провалилась.
О чём вздыхаешь, бедный художник?
Так было всегда —
так будет вечно:
дерьмо всплывает —
золото тонет.
Потом музыковед,
лет через сто,
нырнёт
(как я нырял
за Губером, Черновым,
Мариенгофом, Лившицем,
Кирсановым и Сашей Чёрным)
и если дна достигнет,
нашарит,
вытащит,
ладонь раскроет,
всем покажет:
радуйтесь, люди, радуйтесь!
Вот только так ли это?
