* * *
«Уходили друзья друг за другом с небольшими интервалами. Когда в 1960 году я приехал с “Современником” в Ленинград, А.Б.Мариенгоф ещё был жив, но прийти на “Голого короля” покойного Женечки Шварца не смог. Анатолий Борисович уже не выходил из квартиры. Я привёз по его просьбе к нему на Бородинку Ефремова, Евстигнеева, Волчек и Булата Окуджаву. Анатолий Борисович полулежал на софе, Анна Борисовна поила нас коньячком, а мы рассказывали о спектакле и даже что-то проигрывали для Мариенгофа. Дядя Толя, по его словам, получил в тот вечер огромную радость от общения с молодёжью. И всю ночь, к нашей общей радости, пел свои песни Булат:
Опустите, пожалуйста, синие шторы,
Медсестра, всяких снадобий мне не готовь.
Вот стоят у постели моей кредиторы,
Молчаливые Вера, Надежда, Любовь…»
Михаил Козаков. «Актёрская книга»
* * *
Михаил Козаков-младший снял фильм «Покровские ворота» про милых советских людей пятидесятых годов. Костик – герой, так похожий на самого Козакова, – даже выражается, как Мариенгоф: например, говорит мелкому шкету «Сыпь отсюда».
Мариенгоф и Никритина в этом фильме тоже есть. Это колоритная парочка Соевых. Характеры уловлены. Внешне похожи.
* * *
«Сколько раз бывало, что, знакомясь с Анатолием Борисовичем, люди изумлённо восклицали:
– Вы тот самый Анатолий Мариенгоф?!.
И в этом изумлённом восклицании – “тот самый!” – было заключено многое: и то, что имя поэта давно известно людям, и то, что имя это годами не появлялось в печати. <…>
Если бы меня спросили, какая черта характера Мариенгофа была наиболее стойкой и очевидной, я бы не задумываясь ответил: доброжелательство.
Я редко встречал человека, да ещё поэта, да ещё поэта не слишком лёгкой судьбы, который относился бы к людям с таким доброжелательством, как Анатолий Мариенгоф. Оно выражалось во всём. В пристальном внимании, с которым он умел и любил слушать людей. В умении прощать. В глубокой деликатности, – он никому, даже друзьям, не навязывал своих переживаний, вызванных иной раз сложными превратностями его литературной жизни. В неослабевающем, остром интересе к творчеству молодых поэтов.
Я никогда не слышал от него ни одного слова брюзжания на молодёжь. Брюзжал иногда я. И в ответ на это Анатолий Борисович улыбался своей насмешливой, незлой улыбкой и говорил:
– Ладно, ладно… Припомни-ка себя в этом возрасте! Тоже мне, нашёлся судья!..
И ещё одна черта была чрезвычайно характерна для него: элегантность. Дело не только в том, с каким изяществом он носил костюм. Мариенгоф был элегантен по самой своей душевной сути. Он всегда был внутренне подобран, ничто в нём не дребезжало».
Израиль Меттер
* * *
В 1994 году был проведён вечер памяти Анатолия Борисовича, в котором принимали участие Б. Мариенгоф (брат), Н. Ольхина, И. Меттер, А. Герман, М. Козаков, М. Трескунова, Б. Рясенцева, А. Ласкин.
Вели вечер профессора А.А. Нинов и Е.Б. Белодубровский.
Вместо послесловия
Мало осталось сегодня людей, которые успели пообщаться с Анатолием Борисовичем и Анной Борисовной.
Как-то вечером мы набрали номер Татьяны Андреевны Щегляевой-Барто – дочери Агнии Барто и Андрея Владимировича Щегляева. Вот небольшие выдержки из нашего разговора.
…Познакомились Мариенгоф и Барто в 1946 году в Келломяках.
У Агнии Львовны годом раньше погиб взрослый сын. У Анатолия Борисовича сын застрелился (так помнится Татьяне Андреевне. – О.Д.) накануне войны. На этой почве они и начали общаться.
Потом Мариенгоф с Никритиной стали гостить на даче у Барто в Заветах Ильича, это – по Ярославскому шоссе. До 1956 года Анатолий Борисович был всегда красив, худощав. Мама Агнии Львовны, увидев его в сороковые, спросила: «Вы в холодильнике всё это время провели? – она помнила поэта ещё с двадцатых годов. – Совсем не изменились».
Голос у Анатолия Борисовича – «не бас, не тонкий, симпатичный; как ещё описать?..»
Анна Борисовна была очень тёплым и живым человеком. А Анатолий Борисович и на даче работал очень много. Его тогда не ставили. Чувствовал свою вину перед женой: весь семейный заработок, получается, ложился исключительно на неё.
Как-то гостили у Мариенгофа и Никритиной в Ленинграде. Разговоры по большей части были литературные. Про Есенина не говорили. Сам Мариенгоф не поднимал этой темы, а Агния Львовна и Андрей Владимирович не задавали таких деликатных вопросов.
Никритина, когда её Товстоногов уволил из БДТ, обучала актёрскому мастерству в каком-то ДК.
Мы прочитали Татьяне Андреевне письмо Мариенгофа к жене: «А потом Агаша ринулась на теннис, а мы с Андреем Владимировичем часа два с половиной просидели возле этой стойки, и он здорово, интересно повествовал мне всю свою “эпопею донбасскую” – после которой он прозывается в доме деканом Гастелло! – т.к. и в самом деле отколол смертельно-героический номер».
Татьяна Андреевна прокомментировала это так: «Андрей Владимирович был энергетиком, турбинистом. Ездил по всему Союзу – по заводам. Не уверена, что это было на Донбассе. На одном из заводов в какой-то момент ему показалось, что котёл может взорваться, – и он прыгнул к нему, а не от него. Чтобы защитить окружающих».
По поводу остальных выдержек из писем о Барто и Щегляеве сказала: «Если содержание писем рассматривать как сатирические эссе, то всё в порядке. Иначе – всё мало соответствует действительности».
Всё-таки остались в характере многоопытного Анатолия Борисовича черты молодого имажиниста, преображавшего тусклую реальность…
Поэт Михаил Анатольевич Родионов – называющий себя учеником Мариенгофа и Ахматовой (удивительная смесь!), – предложил для книги совсем небольшой мемуар:
«Искушение гражданской темой (“и снова встанет вождь устало на всех вакантных пьедесталах”) сменилось погоней за метафорами (“и чёрной клинописью на снегу печатают птицы стихи”). Здесь свою роль сыграл имажинист Мариенгоф, терпеливо слушавший мои опыты и время от времени поощрявший их: “Как говорили мы с Есениным, у тебя свой карандашик. Запомни только: в поэзии выигрывает тот, кто пишет кратко”. Знакомство с Анатолием Борисовичем Мариенгофом, высоким, англизированным (хоть был галломаном), произошло летом 1961 года в Комарово. Сначала с ним самим, потом с его стихами и воспоминаниями. <…> В бумагах Мариенгофа сохранился “Бумажный наст” – машинописная книжечка, подписанная дурацким псевдонимом Михаил Синий (хорошо, что не Голубой): эта самоделка вошла в опись его архива, хранящегося в Пушкинском Доме».
Передал свои воспоминания для этой книги и Гив Гасемович Лахути – писатель, журналист. Его воспоминания несколько отличаются от текста письма Гордону Маквею образца 2005 года
494, но детали разнятся несущественно: вместо 1956 года – 1959-й; вместо Гагры – Одесса. Зато чувствуется оттепельная атмосфера и живой характер молодого знакомца Мариенгофа:
