Какая тяжесть в черепе!
Олово и медь
Разлука наливала в головы
Тебе и мне.
О, эти головы!
О, чёрная и золотая!
В тот вечер
Ветреное небо
И надо мной и над тобой
Подобно ворону летало.
Надолго ли?
О, нет!
По мостовым
Как жёлтые степные кони
Дымясь холодной мыльной гривой
Проскачет полая вода.
Ещё быстрей и легкокрылей
Бегут по кручам дни.
Лишь самый лучший всадник
Ни разу не ослабит повода.
Но всё же страшно – всякое бывает!
Меняют друга на подругу
Случалось, что поэт
Из громкой стихотворной славы
Любимой женщине
Шил бальный туалет.
А вдруг по возвращеньи
Под низкой крышею ресниц
Не вспыхнут —
Пламенно не возгорят
Два голубые газовые фонаря.
О, эти головы! о, чёрная и золотая!
И в первую минуту
Лишь ты войдёшь в наш дом
В руке рука захолодает
И оборвётся встречный поцелуй.
Так обрывает на гитаре
Хмельной цыган струну.
Здесь всё неведомо:
Такой уже народ,
Оба стихотворения оказались пророческими. И Мариенгоф своими последними строчками, и Есенин своей строкой: «Другой в тебе меня заглушит». Только не другой, а другая – Никритина. Оба поэта уже догадывались, что эта есенинская поездка многое переменит в их жизненном укладе.
Но это – недалёкое будущее. А пока – настоящее.
У имажинистов дела обстоят совсем плохо. В одном из писем к Галине Бениславской (от 18 декабря 1923 года) её муж Сергей Покровский сообщает:
«А на Петровке продаются портреты Есенина, Шершеневича и Мариенгофа – цена 1 рубль золотом. Говорят, охотников мало и скоро цену сбавят до 25 копеек золотом. Авось купят».
215
Мариенгоф даже пишет Кусикову, уехавшему в зарубежную командировку:
«Сандро – довольно: больше не хочу помнить. Были у меня к тебе: неприязнь, вражда, даже – злоба. И – нет. Не рукой сняло – а письмом. Тоном его. Письму поверилось, а не с голоса. Самому стало легче. Ведь ты знаешь – что к тебе хуже всех я был. Самым злым глазом смотрел. Пакости ждал и пакости готовил. Теперь не готовлю и не жду. Всё это по-настоящему, по-серьёзному. В Москве – грусть. Каждый поодиночке. Не банда у нас, а разброд. О многом писать совсем не хочется. Очень тяжело. Как будто – помнишь, наша – мечтаемая – эпоха – уходит. Может быть, не мы тому виной – а гнусь в самом времени, а, может быть, удержаться и удержать не сумели. <…> Здесь сами ничего не печатаем: я в Петербург продал книгу лирики, Сергей туда же свой том. Издательствовать стал Сашка Сахаров. Гонит монету и в свой карман, и малую толику в наш с самой “джинтельменской” рожей. Приедешь сюда, можно будет что-нибудь затеять. Всяческие есть возможности и никакой деловой энергии. Утешаю себя, что сия хворь не хроническая. Свежий человек в два счёта раскачает всю славную братию».
216
Но этот свежий человек не появится. Кусиков так и останется за границей: сначала в Берлине, потом в Париже. Есенин вернётся подавленным, затравленным и больным. Налаживать имажинистский быт Мариенгофу придётся самому.
Всё невесело, всё неспокойно. Утешает только семья.
Одесса
1923 год. Никритина в интересном положении. Подходит срок. Мариенгоф беспокоится, думает вместе с женой: где рожать? Расспрашивают друзей. Среди прочих и Вадима Шершеневича. Он-то и подсказывает отправиться на море в Одессу. И не только подсказывает, но и берётся устроить поездку. Звонит знакомым, подробно обговаривает маршрут и условия. В итоге – дело сделано. Никритина будет рожать с комфортом на морском побережье.
К Одессе готовились основательно. И Шершеневич просвещал насчёт изысканности и некоторых особенностей языка одесситов, и Бабель осваивался в полном объёме.
Сначала отправилась Анна Борисовна. Мариенгоф остался улаживать дела в Москве и искать деньги на этот незапланированный отпуск. Поэт очень беспокоится: как бы жена не родила без него. В Одессу Анатолий Борисович приезжает 9 июля. Никритина дождалась мужа. К утру 10-го числа родился мальчик, которого назвали Кириллом.
Отдыхали уже втроём на даче в Аркадии. Там же началась работа над новой пьесой. На этот раз Мариенгоф писал нечто особенное. Во-первых, новая пьеса будет идти в Камерном театре, об этом уже состоялся разговор с Таировым. Во-вторых, чтобы роль точно досталась Никритиной, в пьесе как будто случайно появляется персонаж – служанка, один в один похожая на молодую актрису. И носик-то у неё маленький да курносый, и ростом сама невелика, и прочее, и прочее. С любовью выводил поэт образ жены.
Новая пьеса обыгрывает ветхозаветный сюжет «Сусанна и старцы»: за невинной девушкой подсматривают два старика, а когда их замечают, угрожают, что обвинят Сусанну в распутстве и прелюбодеянии. Кому поверит общество – простой девушке или старцам-старейшинам? Старцы вершат над Сусанной суд и приговаривают к смерти, но, как водится, в последнюю минуту прекрасную даму спасает бескорыстный молодой человек – пророк Даниил. Он допрашивает старцев поодиночке, а после уличает в лжесвидетельстве.
В пьесе Мариенгофа «Вавилонский адвокат» всё совсем не так. Богатый купец Иоаким продаёт свою жену Сусанну на одну ночь двум старейшинам – рейбу Пашхуру и рейбу Мардохею. Благодаря этой комбинации магазин драгоценностей Иоакима получит большую прибыль от сделки, которой посодействуют старцы. Но женщина оказывается хитрее и подсовывает вместо себя свою служанку – чернокожую Зеру (её-то и сыграет Никритина), а сама отправляется к пророку Даниилу. Уходит ровно за тем же, за чем её продавали старцам, но на этот раз по своей прихоти и, может быть, из желания отомстить мужу. Сам Даниил – такая же неоднозначная фигура, как и все остальные участники этого фарса. Он живёт при дворе царя Валтасара и расшифровывает сны своему господину, предсказывая будущее. Обладает ли он таким даром? Нет, он обычный хитрец: сеть его шпионов и «пташек» (от таких же лжепророков до проституток) каждый день потчует его новой информацией. А информация – это деньги. Зная все тайны Вавилона, можно эти тайны выгодно продавать. Чем, собственно, и занимается Даниил.
