Покачивая головой, она сворачивает к Норрмальмсторг.
Я не озвучиваю свои мысли, но думаю, что Амели Карлгрен была бы счастлива расстаться с этой квартирой в центре города, если бы это могло вернуть ей брата. Иногда требуется, чтобы ребенок выпал из окна или умер брат, чтобы понять, что деньги – не самое главное в жизни.
Амели Карлгрен приоткрывает дверь. Сквозь проем виднеется ненакрашенное лицо, обрамленное светлыми волосами.
– Доброе утро, – здоровается Малин и показывает удостоверение. – Мы из полиции. Это я вам звонила вчера.
Дверь захлопывается, раздается звук снимаемой цепочки, и дверь снова открывается, но на этот раз полностью.
– Входите, – шепчет Амели.
Одета она в серые пижамные штаны и белую футболку с портретом Дэвида Боуи. В этой одежде и без косметики она кажется совсем юной.
Мы снимаем обувь, проходим сквозь единственную комнату с диваном, столом и постелью.
– Нам лучше поговорить в кухне, – предлагает Амели. – Там три стула. Выпьете что-нибудь?
Малин качает головой.
– Стакан воды, – прошу я.
Окна крохотной кухни выходят во двор. Под окном откидной столик и три стула. Мы садимся, а Амели наливает воды.
Малин достает блокнот, а Амели подает воду и садится напротив окна.
– Сперва мы хотели бы выразить соболезнования по поводу кончины вашего брата, – говорю я. – Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы узнать, кто это сделал и что именно произошло. – Амели кивает и опускает взгляд. – Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, – продолжаю я.
– Конечно, – отвечает Амели. – Спрашивайте. Я хочу, чтобы тот, кто убил моего брата, понес наказание. – Она моргает. – Моего младшего брата, – добавляет девушка, уставившись в стол.
– Как вы, наверно, уже знаете, наши коллеги общались с вашими родителями. Но мы хотели бы услышать от вас о Викторе и его последних неделях.
Амели всхлипывает и вскакивает из-за стола.
– Простите, – бормочет она. – Это слишком тяжело.
Она идет к раковине, отрывает бумажное полотенце и высмаркивается. Потом возвращается назад и садится, продолжая сжимать полотенце в руке.
– Каким он был? – спрашивает Малин.
Амели качает головой.
– Добрым, милым, сообразительным. Он хорошо учился. Хотел стать юристом, как мама.
– У него были враги? – спрашивает Малин.
– Нет. Он был совершенно безобидным, если так можно сказать. Все обожают Виктора, никто не желает ему зла.
Она хмурится и поправляет себя:
– Обожали. Черт. Не могу поверить, что его нет. Он был моим любимцем.
Она снова рыдает и сморкается.
Малин выжидает, прежде чем продолжить:
– А какие у него были отношения с родителями?
Амели делает глубокий вдох, успокаивается и отвечает:
– Хорошие. Конечно, они порой ссорились, с кем не бывает. Но только по мелочам.
– А в тот день? – спрашиваю я осторожно.
– Мы поссорились, – шепчет Амели. – Из-за чертова «Нетфликса». Я хотела посмотреть один фильм, а он не хотел. Это так нелепо. Он разозлился и уплыл на лодке. Он часто так делал, когда злился.
Пауза.
– Если бы тогда на него не наорала, он был бы сегодня жив, – добавляет она.
– Вашей вины в том, что произошло, нет – говорю я, но она молчит.
– У вас есть какие-нибудь предположения о том, что могло случиться?
Амели качает головой. Прядь волос прилипает ко рту, она отводит ее пальцем. Ноготь обкусан до крови.
– Нет. Наверно, он встретил какого-то психопата. Маньяка-убийцу. Никто не желал Виктору зла.
– Хорошо, – кивает Малин и смотрит на меня.
Я знаю, о чем она думает. Для родных и близких жертва всегда невинный агнец. Они просто не способны даже подумать, что что-то с ним могло быть не так.
Малин склоняет голову набок и подается вперед.
– Какая красивая сережка, – отмечает она.
– Спасибо, – благодарит Амели, поднося руку к мочке уха. – Это божья коровка. У Виктора есть… была такая же. Они принадлежали бабушке, я их унаследовала. А потом Виктор проколол ухо. Мама пришла в ужас, но я отдала ему одну сережку, чтобы у нас были одинаковые.
Малин кивает, разглядывая сережку.
Сережка сделана в виде божьей коровки, и сходство настолько поразительное, что кажется, будто она настоящая. Судя по всему, это эмаль.
– Он часто ее носил? – спрашиваю я.
– Всегда.
Малин едва заметно кивает. Мы оба знаем, что на Викторе не было сережки, когда обнаружили тело.
– Можно сфотографировать? – спрашивает Малин.
Амели поводит плечами.
– Конечно.
Малин достает мобильный и фотографирует. Потом откидывается на стул и смотрит Амели прямо в глаза.
– Последний вопрос. Виктор или кто-то из его друзей принимали наркотики?
Амели отводит глаза.
– Я прошу ответить честно, – продолжает Малин. – Мы не собираемся сажать за решетку за бурные вечеринки, мы только хотим знать все, что может иметь значение для расследования.
Амели по-прежнему молчит. Пальцем она теребит крышку стола.
– Да, – наконец отвечает она.
– Что они принимали?
– Кокс. Но только пару раз. На вечеринках.
– Вам известно, где они его покупали? – спрашиваю я.
Амели качает головой.
– Нет. Точнее, да. Думаю, кто-то из приятелей Виктора покупал у типа по имени Монс или Мальте. Не помню имени.
– Который из приятелей? – спрашивает Малин, отложив ручку.
Амели вздыхает.
– Не знаю. Он мне не говорил.
Мы с Малин встречаемся взглядами. В ее глазах читается: «Мы должны поговорить с Мальте Линденом».
Самуэль
В комнате Зомби-Юнаса нестерпимо жарко, но ему, видимо, пофиг.
Лежит без движения в кровати, как манекен с витрины.
Мне кажется, он исхудал. Кожа на лице совсем прозрачная. Вены просвечивают сквозь прозрачную, как пищевая пленка, кожу. Лицо бледное. Губы сухие и потрескавшиеся.
Я тянусь за бальзамом рядом с вазой на столике.
Это очень трогательно. Каждое утро Ракель ставит свежую розу в вазу в комнате Зомби-Юнаса, хотя ему до нее нет никакого дела, потому что он превратился в овощ, и положи ему говно на столик, ничего бы не заметил.
