Часы на стене пробили один раз.
Я прокашливаюсь:
– Вы поддерживаете с ней связь?
Улла грустно улыбается, поправляет очки и качает головой.
– Нет. Я ушла на пенсию. Больше не принимаю пациентов. После развода переехала в Стокгольм, чтобы быть поближе к моей дочери Грете.
После слов о разводе ее взгляд устремляется на Дайте, который снова улыбается и поднимает недоеденную булочку вверх.
– Очень вкусно, – хвалит он с таким видом, словно Улла подал ему единорога, а не самые обычные и, если уж говорить по правде, суховатые булочки с корицей.
Улла благодарно улыбается и вся заливается краской.
– Спасибо, – бормочет она.
– Был ли у Сюзанны бойфренд после смерти мужа?
– Не знаю.
– Вам говорит что-то имя Ракель? – спрашивает Малин.
– Ракель? Нет, не думаю. Похоже на библейское имя. Я плохо знаю Библию.
Я разглядываю коврик. Интересно, будет ли от этой встречи польза. Психолог, конечно, приятная женщина, но, судя по всему, ничего полезного она не скажет.
– Сюзанна интересовалась Библией? – продолжает расспросы Малин.
Улла приподнимает аккуратные брови.
– Ну… не знаю, верующая она или нет, если вы про это. Но ее отец был священником, она хорошо знала Библию и часто на нее ссылалась.
– Какие именно места в Библии?
Улла качает головой.
– Нет. Это было так давно. Или… Ой… Какая я глупая. Она говорила об Ионе в чреве кита. Считала, что ее сын заперт в чреве кита, как Иона, что он в плену у болезни.
Снова пауза. Малин смотрит на меня и задает новый вопрос:
– Ваши сеансы ей помогли?
– Думаю, да. Друзей у нее не было. Со мной она могла поговорить по душам. Я пыталась помочь ей найти людей для общения – и в реальности, и в Интернете. Существует масса форумов в Интернете, где сидят люди с такими же проблемами, как у нее. Я предложила ей там зарегистрироваться.
Малин записывает все в блокнот.
– И она последовала совету?
Улла пожимает плечами.
– Да. После смерти мужа она нашла друзей в Интернете, и они помогли ей пережить горе. Я видела, что эти виртуальные друзья для нее большая опора. И она тоже им помогала. Взаимопомощь – это прекрасно. Но потом случилось это несчастье с сыном. И она снова замкнулась. Стала реже приходить. Сначала я за нее переживала, но потом поняла, что теперь ей есть с кем поговорить и помимо меня.
– Думаете, Сюзанна может быть опасна для себя или других?
– Опасна?
Улла растерянно смотрит на них. Вопрос явно ее смутил.
– Не могу представить, чтобы Сюзанна могла кому-то причинить вред. У нее не было склонности к насилию, если вы об этом спрашиваете. Ее проблема заключалась в том, что она закрытый человек, которому сложно делиться с другими своими чувствами.
Мобильный Малин вибрирует.
Она читает сообщение и поворачивает телефон экраном ко мне.
Эсэмэс от Малика.
Сюзанна Бергдорф живет на Мархольмен рядом со Стувшер. Встречаемся в управлении в 15.00.
– Это, должно быть, тяжело, – говорю я, пытаясь завершить наш разговор, – не иметь близкого друга, не иметь возможности поделиться чувствами…
– Всегда есть выход, – перебивает меня Улла. Глаза у нее блестят. На лице написан энтузиазм. – Даже говорить необязательно. Можно писать. То, что сложно произнести, можно написать. И Сюзанна нашла себя в этом. Она писала стихи. Очень красивые стихи.
Самуэль
– Мне жаль. – Ракель гладит меня по щеке. – Не знаю, зачем этому Тео понадобилось тебя фотографировать и кто он, но тут тебе нельзя оставаться.
Дверь закрывается, шаги Ракель затихают, и я снова один на один с болью и страхом.
Тут тебе нельзя оставаться.
Что она имеет в виду?
Снова хлопок двери.
Мысли прояснились, тело вернулось к жизни. Я могу шевелить пальцами, но руки и ноги меня не слушаются.
Ракель держит меня на наркотиках. Это я понял.
Только не понимаю зачем. Зачем ей это? Что за извращенное удовольствие доставляет ей держать меня в кровати, массировать руки кремом и совать в нос чертову трубку.
Шаги приближаются. И с ними новый звук – дребезжащий, металлический, словно от листа железа, бьющегося о ступеньки.
– Мы спешим, – бормочет Ракель.
Одна рука хватает меня за правое предплечье, другая – за правую ногу, тянет к краю кровати.
Я пытаюсь открыть глаза, но не могу. Только руки могут шевелиться. Снова и снова сжимаю кулаки, расставляю пальцы, пытаюсь разогреть мышцы. Пытаюсь схватиться за матрас, чтобы не дать ей стянутьменя на пол, но все бесполезно.
Мое тело беспомощно соскальзывает с матраса вниз. Но не на пол, а на что-то твердое, похожее на дно ящика.
Ракель кладет меня на бок, сгибает мне ноги и укладывает в ящик. Руки подтягивает к груди. Я лежу в позе зародыша.
Ракель выходит из комнаты. Щекой я чувствую холодное железо.
Я сжимаю руки. Чувствую сухую потрескавшуюся кожу под бусинками на браслете. Этот наркотик иссушает тело, как солнце в пустыне.
Шаги приближаются.
Что-то мягкое накрывает меня, наверное, покрывало.
Ракель приподнимает ящик. Голова оказывается выше, ноги ниже. Ящик трясется.
Теперь я знаю.
Я в садовой тачке.
Эта безумная тетка положила меня в тачку, как тогда Игоря.
Она толкает тележку через дверь вниз по пандусу. Потом по дорожке через сад – я слышу, как гравий хрустит под колесами.
Голова то и дело бьется о дно тачки, но я ничего не могу поделать. Пахнет землей и травой. Камушки попадают в рот.
Я думаю о маме и Александре. О том, что я готов на все, чтобы только вернуть их, вернуть обратно свою жизнь. И каким дураком я был, когда верил, что мне удастся обмануть и обокрасть Ракель, в то время как злодейкой была она сама.
Эта милая Ракель, понимающая, та, которая пекла блинчики, говорила со мной, как мама. Купалась по утрам, подрезала розы, даже спасла мне жизнь.
Она теперь везет меня в садовой тачке?
Должно быть, это Бог меня наказывает.
Но даже в этот момент я не верю в Бога.
И не надеюсь на божественное спасение. Потому что если бы Бог существовал, Он бы не позволил Ракель творить все эти зверства. Нет, Он был расплющил ее между пальцами, как надоедливое насекомое.
