— Черная Шелби Кобра.
Внутри у меня все сжимается.
— Какого года?
— Шестьдесят седьмого.
Почти.
Мы подъезжаем к его дому.
— Оставь ее, — говорит дедушка. - Покатаемся потом.
— Так какой у нас следующий проект? Другой Мустанг?
— Может быть. Я подумываю о Шелби Кобра шестьдесят седьмого.
Иди сюда. Хочу тебе кое-что показать, — говорит он, открывая входную дверь. Я
чувствую сладкий запах дыма из трубы, когда мы проходим между ореховым
журнальным столиком и потертым диваном в гостиной, направляясь в спальню.
Он берет с комода фотографию в деревянной рамке и передает
мне.
— Бабушка когда-нибудь показывала ее тебе?
— Нет, — говорю я, беря рамку в руки. Я смотрю на
фотографию. На ней молодая пара. Он с темными волосами и небесно-голубыми
глазами, одетый в темные джинсы и черную футболку. Его руки обернуты вокруг
талии девушки в рваных джинсах и красном топе на бретельках, ее светлые волосы
раздувает ветер. Она сидит на капоте черной Шелби Кобра шестьдесят седьмого
года.
— Это день, когда я попросил твою бабушку выйти за меня...
Лето после школы.
— Ничего себе. Вы были так молоды.
— Ну, в то время дела обстояли иначе. И я до сих пор ни разу
не пожалел о том своем решении.
Я снова смотрю на фотографию... На то, как дедушка обнимает
бабушку, держа ее, словно самое ценное в своей жизни. На ее озорную улыбку и
блеск в сапфировых глазах, направленных на молодого человека.
— Она выглядит счастливой.
Улыбка расцветает на его лице.
— Мы и были счастливы. Я тогда был хулиганом. Твой
прадедушка не сомневался, что я сам дьявол. Пытался изгнать меня дробовиком, — смеется
он. — Можно подумать, это бы сработало, будь я на самом деле дьяволом.
— И когда ты изменился?
— Не уверен, что это вообще произошло. Но, главное, у меня
ушло не так уж много времени, чтобы понять, что я люблю ее. И ради нее я всегда
старался быть лучше. Так что, в итоге, твой прадедушка, наверно, решил, что уж
лучше бы я был дьяволом.
Я последний раз смотрю на фотографию и ставлю ее обратно на
комод, постукивая по Шелби указательным пальцем.
— У меня есть... друг, который ездит на шестьдесят восьмой.
Его выражение лица вдруг становится серьезным, а на лбу
появляются беспокойные складки.
— И насколько это близкий «друг»?
Как бы я ни старалась, не могу остановить улыбку.
— Пока не знаю.
Похоже, он что-то замечает в моем лице.
— Фрэнни... Ты ведь знаешь, что мальчикам-подросткам нужно
только одно?
— Дедушка!
— Это просто в порядке вещей. Не позволяй ни одному парню
заставить тебя делать то, чего ты не хочешь... Ты знаешь...
— Я могу позаботиться о себе.
Его лицо становится суровым, но в теплых глазах видна
улыбка.
— Не сомневаюсь. Твои родители с ним уже знакомы?
— Да, — неуверенно говорю я. — Они теперь просто с ума
сходят от беспокойства.
Глаза побеждают, и улыбка расплывается на его лице.
— Ну, это нормальная реакция для родителей, полагаю. — На
его лбу залегает складка. — Но я даже представить не могу, как кто-то, ездящий
на Шелби шестьдесят восьмого, может быть плохим.
— Спасибо дедушка, — говорю я, обнимаю его. — Я тебя люблю.
— И я люблю тебя, Фрэнни.
___________________
После того, как дедушка отвозит меня домой, я захожу внутрь,
закрывая дверь, и вижу Грэйс, стоящую со скрещенными на груди руками и сжатыми
губами. Она смотрит прямо на меня своими яркими голубыми глазами.
— Пойдем, поговорим, — заявляет она, не отрывая от меня
пристального взгляда ни на секунду.
— Что на этот раз?
Она хватает меня за руку и тащит за собой.
— Сначала пошли наверх.
Я позволяю ей утянуть меня в мою комнату. Она закрывает
дверь, а я подхожу к окну.
— Я знаю, что ты не читаешь Священное писание, — начинает
она сугубо деловым тоном. — Но Петр учит: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что
противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить». Сатана
воздействует на слабых, Фрэнни.
Я поворачиваюсь к ней лицом.
— Какого черта ты мне это говоришь?
Она одаривает меня тяжелым взглядом.
— Ты прекрасно знаешь, к чему я это.
Я чувствую боль в животе.
— Есть что-то... темное в нем, — добавляет она.
Я смотрю на нее.
— Так, Грэйс, хватит. Убирайся из моей комнаты.
Она идет к двери, но оборачивается, чтобы посмотреть на меня
своим суровым взглядом.
— Я буду молиться о тебе, — говорит она.
— Проваливай! — рявкаю я.
Она закрывает дверь, а я со всего маха шлепаюсь на кровать,
ударяясь головой обо что-то твердое. Сажусь и обнаруживаю на подушке Библию,
открытую на Первом Послании Петра. Я со всей силы швыряю ее в закрытую дверь,
она шлепается на пол, а я сажусь, уронив голову на руки.
Грэйс ведь сумасшедшая, правда? Или это я? Я уже не уверена.
Прошло очень много времени с того момента, как я теряла контроль над своими
чувствами. Мне это не нравится. Я не знаю, откуда приходят все эти безумные
эмоции, но я должна придумать способ их остановить. Я поднимаюсь с кровати и
начинаю свои упражнения по дзюдо.
Я занимаюсь этим видом борьбы с девяти лет. Не знаю, чем он
меня так привлек. Я просто поняла, что это именно то, что мне нужно. И,
оглядываясь назад, я осознаю, что была права... Иначе бы я так и продолжала
заниматься саморазрушением... после смерти Мэтта.
Дзюдо стало, в каком-то смысле, управлять моим гневом...
единственной вещью, способной на это. Именно оно позволило мне контролировать
свое сознание и тело, установить между ними баланс. И именно оно научило меня
сосредотачиваться на том, что действительно важно, оставлть это внутри и выкидывать
все остальное на поверхность.
Если ты ничего не делаешь, то ничего и не может тебе
навредить.
Никогда больше я не вернусь к той боли, которую испытывала,
когда Мэтт оставил меня. Я не смогу пережить это.
Закончив, я устраиваюсь на кровати и достаю дневник Мэтта. Я
начинаю писать. Рассказываю ему обо всем, даже о том, в чем не могу признаться
себе... о том, что Люк как-то пробил мою защиту.
