Мы оба молча кивнули.
– Больно? – с несчастным видом спросил Ваня, не поднимая глаз на сестру.
– Сказали – до свадьбы заживет, – ответила она.
– Так и сказали?
– Садитесь, я вам поесть оставила. Мне принесли, а есть неохота, тошнит.
Мы с Ваней вдруг поняли, что ужасно устали и проголодались, и несколько минут молча жевали.
Окно палаты выходило на небольшой парк у госпиталя, в котором росли фикусы и пальмы. По парку неторопливо прогуливались пациенты в синих пижамах и накинутых поверх халатах. Настя рассматривала ссадины на руках и следила за тем, как мы распаковываем соки и булочки.
– А кстати, что с мышами?
Я решила, что надо соврать:
– Дверца открылась, когда ты упала. Клетка была пустая.
Настя смотрела на меня, глаза у нее округлялись все больше и больше. Бинты на лбу чуть приподнялись.
– Ну вы их искали?
– Нет.
– Что?! – она повысила голос и тут же охнула и схватилась за голову.
– Да ничего! – раздраженно рявкнул Ваня с набитым ртом, крошки полетели изо рта на одеяло. Он закашлялся.
– Мы думали, ты сломала шею или разбила голову. Было так много крови. Ну и потом ждали скорую, – закончила я за него.
– Но мыши… – Ее глаза стали огромными, как у анимешных девочек. – Их же видно в темноте. Вы что, не видели, как они там бегают?.. Значит, все было зря? Вот эта вот неделя и моя нога – все зря?
У нее задрожал подбородок, она была готова вот-вот расплакаться. Мы перестали жевать и уткнулись взглядом в одеяло.
– Идите и ищите их, – неожиданно сказала она.
– Ээээ…
– Идите-идите. Они же домашние. Может, они не знают, что надо делать в дикой природе, и ходят там и ждут нас.
– Настя, – попыталась я возразить, – ты же сама хотела их отпустить.
– Я передумала! Ты сказала, что это научное достижение, значит, так… так надо!
Она снова схватилась за голову.
– Может, они там сидят и ждут нас, голодные, – она всхлипнула, и я представила, как на разогретых солнцем камнях сидит группка мышей и вглядывается в горизонт.
– Они давно уже нашли себе норы и будут жить там до конца своих дней, – сказала я. Но печальная группа грызунов все еще стояла у меня перед глазами.
– Короче. Идите и ищите. Если найдете хоть одну, то сможете вернуть ее этим ребятам.
Настя откинулась на подушку и указала на дверь исцарапанной рукой. Пуповина капельницы, свисая из вены, покачивалась туда-сюда. У двери мы обернулись – она довольно улыбалась, девочка в бинтах.
Ободренные ее напутствием, мы вышли. Но заряда хватило только до коридора.
Там Ваня сел в кресло. Я села рядом. Мы рассматривали прохаживающихся туда-сюда пациентов и посетителей. Сил не было.
– Сколько дней нам тут торчать?
– Вроде три.
Мы еще несколько минут пустым взглядом провожали посетителей и пациентов, а потом поднялись и пошли к лифту.
Час ушел на то, чтобы выяснить, где находится безымянный обрыв за городом. Еще час – на то, чтобы добраться туда. Море уже смыло кровь, и берег выглядел безобидно: острые серые камушки, сухая травка. Валялась развалившаяся переноска. Я подняла ее, собрала.
– Смотри, почти не помялась. И дверца закрывается.
Но Ваня не отрываясь смотрел в одну точку. Я проследила за его взглядом. На одном из камней на задних лапах стояла песчанка. Огонек на ее голове тускло светился.
– Обходим с двух сторон, – сказал Ваня, и мы, крадучись, как настоящие охотники на мышей, стали подходить ближе.
Но мышь не стала бегать от нас. Она с подозрением осмотрела мою протянутую ладонь, а потом забралась и уселась в ней. Стараясь не делать резких движений, я посадила ее в переноску.
– С ней все в порядке? – спросил Ваня.
– Кажется, она обезвожена, – ответила я, глядя, как тяжело, с открытым ртом, она дышит и как поднимаются-опускаются ее ребра.
– Вода есть?
Я нашла в рюкзаке маленькую бутылку, воды в ней оставалось на несколько глотков. Мы осторожно перелили воду в поильник и смотрели, как песчанка жадно пьет. Жара немного спала, мы сидели на прибрежных камнях и болтали ногами в воде. Ваня поглядывал на меня, я старалась на него не смотреть.
– Что будем делать? – спросил он, имея в виду нас с ним.
Я задумалась, пытаясь определить, что чувствую. Было много «О» – опустошения, обиды и облегчения, еще «У» – усталости и «А», «В», «Н». Среди множества букв я отыскала «Л» – любовь. Она была не такой большой, как все остальные, а значит, сейчас не такой важной. И затолкала свою «Л» подальше – туда, где ее будет не найти еще как минимум несколько месяцев. Глубоко вздохнула и ответила, кивая на клетку с песчанкой:
– Давай ее как-нибудь назовем.
* * *
Через час мы вернулись в город, спрыгнули с автобуса на центральной остановке. На улице темнело. Зажглись желтые фонари. Я несла клетку с песчанкой и по привычке протянула Ване свободную руку, но он не заметил или сделал вид, что не видит. Соблюдая дистанцию в метр, мы побрели к госпиталю. Мы решили срезать через центр города, и это было большой ошибкой. Там было столпотворение, в свете фонарей возбужденные люди что-то выкрикивали, дудели в дудки, танцевали. Всюду стояли группки парней, одетых в футболки, завернутых во флаги и замотанных шарфами с названиями футбольных клубов «Палермо» и «Лигурия». Фанаты «Лигурии» стояли понурыми кучками, а красные и возбужденные поклонники «Палермо» праздновали победу. Чем дальше, тем гуще становилась толпа, тем громче радовались палермцы и злее смотрели лигурийцы.
Ваня почувствовал опасность первым и потянул меня на узкую улочку в обход фанатов, но было уже поздно. Толпа вдруг навалилась сзади, и нас, едва державшихся на ногах, понесло вперед; через несколько метров мы врезались в другую толпу. Потом, судя по ощущениям, все побежали одновременно в разные стороны. Я тоже бежала, держась за Ванину руку, с ужасом понимая, что остаюсь на месте. Потом раздался выстрел, и все разом завизжали, хотя краем глаза я видела, что это всего лишь взорвали дымовую хлопушку – с тротуара повалил густой серый дым. Меня дернуло в сторону, я выпустила руку и потеряла Ваню. Толпа наливалась яростью. Меня мотало туда-сюда, и я никак не могла выбраться на тротуар, хотя он был всего в нескольких метрах. Люди выпрыгивали на него и бросались в переулок или прижимались к темным витринам магазинов.
Впереди была настоящая драка – в реальности совсем не похожая на то, что обычно видишь в кино. Кричали по-настоящему, раздавались то хруст, то хрипы, пронзительно верещал женский голос. В темноте люди искали друг друга, звали по имени, и получалось, что кричали все разом. Я тоже звала Ваню, но меня заглушал общий гам.
