МИЛЛАРКА КАРНШТЕЙН
1680–1699
Должно быть, это и есть та злодейка-графиня, хотя имя каменщик, очевидно, написал с ошибкой. Ну что ж, теперь она покоится с миром в могиле.
По другую сторону от замка местность была совсем дикая. Вдалеке возвышался холм – темный, поросший лесом. В ту сторону бежать было некуда.
– Должно быть, эти разрушения – последствия крестьянского бунта, которых так много было в семнадцатом веке, – сказала Жюстина, поглядев на то, что осталось от церкви, а потом снова на замок. С этой стороны было еще заметнее, что это развалины. – В доме видны следы пожара. Это была не редкость в ту эпоху – крестьяне поднимали бунт против хозяев, особенно в таких вот древних округах, где еще сохранялась феодальная система. Они хотели для себя каких-то свобод, облегчения налогового бремени…
– Да, – сказала Мэри. – Вот только время для лекций сейчас неподходящее. Вопрос в том, как мы отсюда выберемся. Не могу сказать, что я не сочувствую положению крестьян семнадцатого века, но нам серьезно нужно что-то делать, и я совсем не представляю что.
Жюстина не успела ответить. Мэри вновь услышала его – тот самый крик, что и утром. Но теперь он слышался где-то ближе, словно бы из-за стен замка.
– Мэри! – это был голос Хайда. Мэри огляделась вокруг, но не увидела никого, кроме Жюстины.
– Наверху!
Она подняла глаза. Вот он, на втором этаже – кажется, в конце коридора, ведущего к их спальне. Она узнала сломанную оконную раму.
– Я вас уже двадцать минут ищу. А где Диана – она не с вами?
– Нет, – сказала Мэри. Она не собиралась говорить ему, где Диана, тем более, что и сама не знала.
– Ага, – сказал он. – Ну, в общем, ты мне нужна. И мисс Франкенштейн тоже, хотя он не велел ее приводить, – но, думаю, лучше все-таки прийти вам обеим. Сзади, за углом, увидите маленькую дверь. Она должна быть не заперта. Входите и идите по коридору. Первая дверь справа – моя лаборатория. Я буду ждать вас там. Придете?
– Если вы скажете, что все это значит, – нахмурившись, ответила Мэри. Он был уже не такой грозный и надменный, как утром, – теперь он говорил почти просительно. Почему? Что изменилось?
– Я все скажу, только идите сюда!
Его лицо исчезло за разбитым окном.
Мэри поглядела на Жюстину и покачала головой. Должно быть, на ее лице читалась досада, потому что Жюстина сказала:
– По крайней мере, выясним, что происходит.
Мэри тоже на это надеялась.
За углом, за кладбищем, должно быть, когда-то был огород. До сих пор были видны грядки и тропинки между ними, и кое-где в траве Мэри могла разглядеть стебель шалфея или розмарина.
Диана: – Ты хотела сказать – Жюстина могла разглядеть. Мэри не отличит шалфей от… любой другой огородной зелени.
Мэри: – Вот и неправда. Шалфей я знаю – у него такие маленькие листики. И его кладут в начинку для гуся.
Кэтрин: – Эта часть написана с точки зрения Мэри. Я же не могу менять главного персонажа когда мне вздумается. Так не делается.
Диана: – А почему вообще нужно писать именно с точки зрения Мэри? Чем она лучше других?
Кэтрин: – О ней легче всего писать. Ты слишком взбалмошная, а за Жюстину я думать не могу – со всей этой ее философией… В общем, если я начну писать обо всем, о чем думает Жюстина, то все читатели заснут: крестьянские бунты семнадцатого столетия, права человека, что по этому поводу говорил Вольтер…
Жюстина: – Я и сама понимаю: такие вещи интересны для меня, а читателям они могут показаться скучными и утомительными.
Кэтрин: – Я тебя не осуждаю, Жюстина. Ты знаешь, я рада, что ты такая, какая есть, и не хочу, чтобы ты была другой. Но действие должно двигаться.
Диана: – Пусть так, но Мэри все равно не узнает шалфей, даже если он ее за ногу укусит.
Мэри: – Шалфей не кусается. Уж это-то я знаю!
Она вошла в дверь и вновь почувствовала, как тянет холодом от стен замка, как давит тяжесть камня вокруг и над головой. Свет пробивался только в маленькое окошечко в самом конце коридора. Мэри увидела дверь справа, а слева, чуть дальше, была еще одна. Но Хайд же сказал «справа», так? Мэри толкнула дверь, и она открылась внутрь.
– Идем, – сказала она Жюстине, шедшей следом, и шагнула в комнату.
Это была даже не лаборатория, а какое-то ее жалкое подобие. Тут не было ничего, кроме длинного деревянного стола и задвинутой под него табуретки. С одного конца стол обгорел: здесь тоже когда-то давным-давно бушевал пожар. На столе стояли хорошо знакомые ей инструменты: микроскоп, бунзеновская горелка, весы с чашками. В центре стола возвышался перегонный куб, а рядом выстроились стеклянные бутылочки с разными порошками – должно быть, химикатами. Они были довольно красивые, разноцветные. Тут же стояла керамическая ступка с пестиком. Вот так же выглядел стол в лаборатории отца в те давние времена, когда он еще был всеми уважаемым доктором Джекиллом. Только там еще были полки с разными научными книгами – тяжелыми томами в кожаных переплетах, с золотым тиснением на корешках – и стопки солидного вида журналов. Она вспомнила таблицу Менделеева, висевшую на стене, вспомнила, как солнце светило сквозь стеклянный купол бывшей операционной, из которой он сделал себе лабораторию. А теперь у него только эта пустая комната, самые элементарные инструменты и единственная книга, примостившаяся в уголке стола. Она была в кожаном переплете, и на нем был вытиснен какой-то герб: щит с неумело нарисованным, средневекового вида драконом. Или это просто собака с крыльями?
Мэри: – Не давай Кармилле это читать! Назвать ее герб собакой с крыльями…
– Он продолжает свои эксперименты, – сказала Жюстина.
Мэри подошла к столу.
– Конечно, продолжает. Думаю, он их никогда не прекратит. У него это что-то вроде мании.
Она уже хотела заглянуть в книгу, но тут Хайд распахнул дверь – с такой силой, что она грохнула о каменную стену. Волосы у него были так взлохмачены, словно его потрепало небольшое торнадо, а может, он теребил их руками в припадке отчаяния.
– Мэри, – сказал он, – ты должна мне помочь. Честное слово, я в тупике. Что случилось с Люсиндиной кровью? Ты четыре дня ехала с ней в дилижансе – заботилась о ней, о ее питании. Ты не заметила ничего необычного? В процессе трансформации?
Мэри молча смотрела на него. Лабораторный халат, еще утром такой аккуратный, теперь был весь измят. Узкое плутоватое лицо казалось усталым. Лоб у него был нахмурен, и очаровательная, хоть и не вызывающая доверия улыбка куда-то пропала. На миг ей стало его почти (почти!) жаль.
– Я понятия не имею, о чем вы, – сказала она по возможности холодным, надменным тоном. – Какой еще процесс трансформации? Что за эксперименты проводил с Люсиндой ее отец?
